На континенте Германия не должна больше быть одной из равных - она должна быть ведущей и устанавливающей порядок державой. А в мировом океане и заморских краях Англия не должна больше быть осуществляющей гегемонию державой – она должна быть только одной среди равных. Старая европейская система равновесия должна теперь, в век империализма, быть расширена до всемирной системы равновесия, и это новое мировое равновесие должно вынудить пойти Англию на уступки, как столетия назад европейская система равновесия вынудила пойти на уступки прежние континентальные ведущие державы – Испанию, Францию. Такова была теория, которая с конца девяностых годов высказывалась лучшими академическими и публицистическими головами тогдашней Германии во всё новых вариациях. "Мы не хотим никого затмевать, но мы также желаем места под солнцем" – а именно не только, как прежде, по милости Англии. Поэтому Германия теперь неожиданно стала полагать необходимым иметь большой военный флот и начала его строить. "Наше будущее находится на воде".
Вот и прекрасно! Почему же нет? Английское господство на морях и океанах не предписано богом; нигде не написано, что оно однажды не будет заменено другой системой. Только вот что: у Германии, собственно, не было конфликта с Англией. Англия ничего ей не сделала. И она и не оспаривала у Германии её пару колоний. С другой стороны, то, что Англия откажется от роли владычицы морей, едва ли следовало ожидать. То, что Англия неминуемо станет врагом, когда без необходимости будут оспаривать её прежнее ведущее положение мировой державы, как раз было нетрудно предвидеть. Но разве у Германии с унаследованной враждебностью Франции и России не было достаточно забот на шее?
Это соперничество ощущалось, разумеется, во время до и после 1900 года, когда в Берлине зарождались роковые решения. Правда, франко-русский союз, который Бисмарк осознанно предотвращал на протяжении 12 лет, осуществился вскоре после его ухода. Однако между Россией – Францией и Германией – Австрией царило равновесие, возможно даже легкое преимущество в пользу Германии, поскольку Германия совершенно сама собой становилась всё сильнее, а Россия (правда, и Австрия также) вследствие внутренних кризисов скорее, слабее. Во всяком случае, русско-французский двойственный союз не был агрессивным.
Однако он естественно мог стать таковым, если Германия станет соперничать со своим новым противником, Англией. Оба вместе, мировой конфликт с Англией за "место под солнцем" и европейский конфликт с Францией и Россией за господство на континенте, были несомненно слишком много для Германии, даже для немыслимо сильной Германии 1900 года. Это было видно невооружённым взглядом. Германия должна была бы по меньшей мере выбирать, если уж она не желала удовлетвориться достижениями Бисмарка.
Она могла ещё в 1900 году дать отбой только начавшемуся конфликту с Англией и заключить союз с Англией: это было ей предложено. Это возможно означало бы раньше или позже войну на два фронта в Европе, но с Англией в качестве союзника и потому с настоящими видами на победу. Германия отклонила предложение и тем самым дала Англии окончательный сигнал, что немецкий вызов был серьёзным. Однако если бы Германия в действительности имела в виду вызов серьёзным, то тогда она бы помирилась с Францией и Россией и могла бы получить союзников против Англии. Это ей не было предложено. Она должна была сама проявить для этого инициативу. Но на это и в самом деле были намёки. Франция и Россия в новой империалистической системе мирового равновесия, которую Германия хотела создать за счёт Англии, стали бы необходимыми партнерами и при этом также кое-что выиграли бы. До 1900 года они и без того были в сфере флота и колоний более сильными конкурентами Англии, чем Германия. Континентальный союз против Англии не был немыслимым.
Но если Германия хотела этого добиться, она должна была бы посчитать, чего это стоило: тогда она должна была бы вернуть Франции Эльзас-Лотарингию или по меньшей мере Лотарингию; она должна была бы дать России на Балканах свободу действий, даже, возможно, впоследствии иметь в виду раздел империи Габсбургов с Россией. Тому, кто играет в шахматы, не следует опасаться жертвенных комбинаций.
Германия не думала об этом – в самом буквальном смысле. Она вообще не позволяла возникать мыслям такого рода, они не приходили ей на ум. Она ощущала себя слишком сильной для этого. Она полагала, что ведущее и господствующее положение на континенте, которое ей требовалось для состязания с Англией, у неё уже почти наверняка в кармане. Кроме того, она полагалась на то, что Англия с Францией, а теперь и с Россией, никогда не смогла бы сойтись: противоречия выглядели слишком большими. Государственные деятели Германии 1900 года смотрели на всех очень свысока. А с ними и немецкое общественное мнение.