Над этим не следует насмехаться. Когда народ достигает чрезвычайных высот своей силы и чувства собственного достоинства, это всегда имеет нечто захватывающее; и Германия в период Вильгельма II действительно была на пике своей формы: не только в военной области, но также в экономике и в науке. Также в искусствах и в культуре, которые, однако, часто стояли в оппозиции к официальной Германии. Тогда это должно было вдохновлять – быть немцем. И притом не только в том случае, когда принадлежали к правившей ещё тогда аристократии. Буржуазия также чувствовала поднимавшийся ветер, и даже всё больше также немецкий пролетариат, который тогда бесспорно стоял во главе мирового пролетариата, однако всё более терял тягу к революции. Ещё сегодня, как раз сегодня, воспоминание о десятилетии перед Первой мировой войной в Германии, когда немецкая жизнь повсюду казалась всё лучше, это было нечто чарующее, нечто от поэзии. Но поэзия и политика разного рода, и опьянение, приличествующее поэту, подходит политику столь же мало, как водителю транспорта. Самоопьянение немецкой политики между 1897 и 1914 гг. выглядит зловеще. Их ошибки – ошибки завышенной самооценки и заносчивости – стихийны и грандиозны, и их не оправдывает то, что они были популярны.
Кто смотрит внимательно, обнаруживает, кроме того, в этой немецкой политике великодержавности, которая привела к мировой войне, наряду с одурманиванием и возбуждением от чувства собственной силы ещё три внушающих опасение элемента.
Во-первых, что столь редко звучит, определённый снобизм. Империализм был тогда, конечно же, большой модой во всей Европе – но было ли действительно необходимо именно для Германии участвовать в этой моде со столь некритичным, присущим выскочке, восторгом? Мы знаем сегодня, на сколь смехотворно слабых ногах стоял весь этот европейский колониальный империализм, каким, в сущности, мыльным пузырём он был. Действительно ли было столь невозможно тогда уже заметить это для такой давно уже неразделённой страны, как Германия? Мрачная мерзость колониальных завоевательных войн и карательных экспедиций, бесстыдная эксплуатация цветных – было ли это действительно столь идеальной целью, чтобы стремиться принимать в этом участие? Аромат большого обширного мира – разве не замечали, как именно тогда из близи доносился его запах? Почему не полагались на собственное обоняние? Почему вообще желали быть похожими на англичан? Примечательно, что большой вызов Англии тогда в Германии вследствие весьма второразрядного и провинциального подражания как раз сопровождался сумасбродством и тщеславием Англии – да, в определённо смысле он происходил из него.
Во-вторых, определённый нигилизм. И это тоже звучит редко; оптимистичная, полная идей, высококультурная Германия эпохи Вильгельма II несомненно не осознавала в себе нигилизма. И всё же она проводила разворачивание сил и, в определённом смысле, мировой революции (а именно свержение существующей системы мирового господства) во имя – ничего. Швеция и Испания во время своих великих империалистических эпох сражались за реформацию и контрреформацию, Франция распространяла просвещение, Англия – либерализм, Россия вчера и Китай сегодня хотели и хотят принести миру коммунизм. Для чего хотела Германия в свою великую эпоху изменить мир? Что нового, важного, лучшего должна была получить Европа от немецкого 20-го века? На это нет ответа. Власть ради власти, господство ради господства – "поскольку у нас всё отлично", "поскольку мы теперь сильнее". Это не является обоснованием. Это не пробуждает ничего, кроме сопротивления и ненависти. На этом нельзя основать мировую империю.
И в заключение определённая недооценка самих себя. Германия была консервативной страной. У неё дома была тогда уже старомодная, даже хотя и всё еще невероятно успешная и популярная аристократия. Она была связана с двумя отчетливо отмеченными печатью смерти перезревшими империями – габсбургской и оттоманской. Её собственная культура была глубоко пропитана романтикой. Разумеется, эти консервативно-романтические государственничество и образ жизни в Германии Вильгельма II имели не только опьяняющий запоздалый расцвет, но и раскрывали также неожиданные силу и мощь. Несмотря на это, выходить с таким образом мыслей и установкой на всемирный переворот означало вести дело к самоуничтожению. Консерватизм по сути своей может быть только оборонительным. К западу от Германии мир уже около 1900 года стал явно более демократичным, к востоку от Германии всё более революционным. Война этот процесс могла только лишь ускорить. Посредством войны консервативная Германия могла лишь отпилить сук, на котором она сидела. В действительности ведь впоследствии самым долговечным из её военных деяний была большевизация России.