Но я хочу пойти дальше. Помимо генов и среды, полагаю, у каждого человека в мире в сердце хранится память о двух местах: город, где ты родился, и город, который сформировал тебя. Для большинства людей, это может быть город, где родители воспитали их и где они ходили в колледж. Для меня оба этих места оказались в одном штате. Я родился в Де-Мойне, Айова, 8 декабря 1973. Однако, начиная с 1984 года, моя душа формировалась в более темном месте.
Сворачивайте с шоссе № 29 перед крошечной забегаловкой близ торгового центра на перекрестке, и вы увидите Парк Гринвуд в конце улицы Ривер Форест. Речная плотина идет почти параллельно улице, повторяя ее изгиб словно географические “кавычки”. Ривер Форест приведет вас к улице Лафайетт, серой асфальтированной жиле, которая растянулась между четырьмя городами, соединив их в прямую линию угрюмого одиночества, отчаяния и нетерпимости. Следуйте по Лафайетт, пока не упретесь в центр города, выпотрошенный, мрачный, окруженный со всех сторон битым цементом, наполненный трагичностью. По пути вас поразят остатки города, которые когда-то процветали, пока бизнес не убрался отсюда, оставив после себя экономическую разруху. Школы, железнодорожные пути и мертвые глаза – добро пожаловать в Ватерлоо.
Ватерлоо, штат Айова, и его города-собратья Эвансдэйл, Элк Ран Хайтс и Сидар-Фоллс были фоном, на котором проходили худшие моменты в моей жизни. Начиная с начальной школы Джуит и до последнего дня в Ист Хай Скул, вокруг был расизм, преступные намерения и неожиданные лавины боли. Я все еще чувствую злобу в костном мозге своего позвоночника, костях и душе. В этом месте меня били, меня насиловали, меня уничтожали. Я почти подох здесь. Меня ненавидели в этом городе.
Поэтому я научился ненавидеть в ответ.
Прежде чем я пойду дальше, позвольте мне расставить все точки над “и”. Это не размышления о людях, которые ныне живут там. Я не появлялся в этом месте давным давно, и едва ли общался с местным населением. Я не спорю, что люди, которые воскресили в наши дни старенький авто “319” очень милы. Нет, моя кипящая ненависть произрастает из того времени, которое я прожил там, также как и мое глубоко укоренившееся желание спастись бегством. В каждой написанной строке присутствует немного горечи, связанной с теми пятью годами. Здесь с меня сорвали мою невинность. Здесь я впервые понял, что никто не чувствует себя в безопасности, даже голодный двенадцатилетний ребенок, который просто хочет быть как все, смеяться и быть любимым. Но когда вы брошены на произвол судьбы из-за эгоизма взрослых, ваши сердце и спокойствие сгорают, как на погребальном костре.
Когда никому нет до вас дела, вы учитесь следовать чужому примеру, чтобы выжить.
Именно в этом городе “грехи” по-настоящему вселились в меня. Каждый из них был либо бегством, либо нападением. Казалось, я превратился в шустрого похотливого торговца, жаждущего отплатить, ревнивого и завистливого болвана, ищущего признания во всем, раздраженный комок ярости, скрытой под светлой шевелюрой и голубыми глазками. Но я не хочу забегать вперед. Дайте сперва подготовить почву для вас.
Моя мать, сестра и я переехали в Ватерлоо, когда мне было двенадцать. Мы перебирались из штата в штат в течение шести месяцев. Я даже не успел закончить четвертый класс. После краткой и утомительной остановки во Флориде, мне сказали, что мы возвращаемся в Айову. Меня уверяли, что мы едем обратно в Де-Мойн, город, который мне очень нравился и где у меня все еще было много друзей. Вместо этого мы осели в Ватерлоо в компании тогдашнего дружка моей мамаши. Мы поселились на стоянке для жилых автоприцепов на улице Ривер Форест, вокруг грязь и собачье дерьмо, и оперативно получили место № 20 для проживания. В этой угрюмой ничтожной экосистеме трэйлер № 20 был центром всего, нас отделяли пять таких же, как наше, мест от городской улицы, по диагонали высилось большое белое строение, в которое, похоже, запихнули все стиральные машины, на его дверях постоянно висел замок. Моя сестра до смерти боялась этого здания. Однако, как-то раз по непонятной причине она сбежала, и мы нашли ее там внутри. Мы так и не узнали, почему – черт, я даже не спрашивал. Я понимал это стремление к бегству.
Спустя несколько месяцев мать порвала со своим ухажером, и мы поселились у ее новой лучшей подруги. Я не буду громко называть ее имя, потому что всякий раз, когда я это делаю, я ругаюсь и плююсь, но все звали ее Пробкой. Она была отвратительной сорокалетней алкоголичкой, которая гуляла сразу с тремя мужиками, едва управлялась с воспитанием дочери и была чертовски рада высосать свет из самого солнца, если, вдруг, люди искали у нее приют. Я знаю золотое правило: если не можешь сказать о человеке ничего хорошего, лучше вообще молчи. Так вот, если бы мне приказали говорить о Пробке всю оставшуюся жизнь, я бы лучше принял обет молчания. Эта женщина умерла от рака около пятнадцати лет назад, и это лучший пример, который я могу привести в обоснование своей веры в карму. Я никогда никому не говорил об этом, но у меня вошло в привычку ездить каждый год к ее могиле, чтобы помочиться там. Единственным хорошим обстоятельством было то, что у нее росла дочка Мисси, которую я по сей день с любовью называю моей второй сестрой.
Я был ребенком, повседневно сталкивающимся с дурными привычками и бытовым насилием. Некто Джерри Спрингер бывал у нас каждый вечер. Вы когда-нибудь чувствовали себя беспомощными? Смотрели, как людям, за которых вы беспокоитесь, причиняют боль, и знали, что никак не можете этому помешать? Лишь один добрый урок я извлек из той жизни – я поклялся, что этого больше никогда не случится. Акции невежества и разврата, которые сыпались на меня как бомбы, были совершенно немыслимы в нормальном мире, но я, так сказать, постиг жестокую правду жизни – когда дерьмо попадает на вентилятор, оно разлетается вокруг, а я к своим пятнадцати годам был покрыт им с головы до ног. Тогда не было покоя и даже намека на безопасность. Мы были хворостом в красном пламени пьяной прихоти. Стол моей жизни переворачивали вверх ножками и, вряд ли, это было к лучшему.
Я наблюдал, как один из дружков Пробки разбил полную еды тарелку о голову моей матери. Полиция появлялась каждую ночь, чтобы предотвращать бытовые конфликты. Моя сестра видела, как Пробка стащила деньги из маминого кошелька, но мать, услышав это, не поверила ей. По этой причине мы постоянно переезжали с места на место. Нам говорили, что скоро все изменится к лучшему, но я-то все понимал. Если на вас постоянно жалуются, вам не дадут спокойно жить в одном месте. Кроме того, нас регулярно били ремнями, палками и кулаками с дешевыми позеленевшими кольцами на пальцах. У меня все еще есть шрамы на веках от этих колец. Я хорошо познакомился со всеми четырьмя городками, потому что только туда я мог убежать, а если ваше единственное желание – исчезнуть, то расстояние не помеха.
Но были и другие опасности помимо домашних баталий. Ребенку хреново быть нищим, слабым, новичком или чудаком. Я был всем сразу. У меня так и не появилось настоящих друзей до самых старших классов, и даже тогда находились те, кто был не прочь помахать кулаками, столкнувшись со мной по пути из школы домой. Некому было научить меня драться и постоять за себя. Моя душа была как гребаная бомба, а мой характер стал ртутным переключателем (наклонный ртутный переключатель используется в некоторых видах бомб для дистанционного прерывания тока в электрического цепи и детонации заряда – ред.). Я хотел, чтобы этот чертов мир пылал.
И вот, когда я уже думал, что обречен страдать вечно, музыка спасла мне жизнь.
Можете говорить, что хотите, о метале, роке, панке или хип-хопе старой школы, но в то время the Beatles для меня ни хрена не значили. Да и сейчас они мне уж точно по барабану. Дебби Гибсон (американская поп-исполнительница конца 80-х-начала 90-х гг. – ред.) также не вылезала из радиоэфира; синтетическая музыка обрела твердую почву под ногами в 80-е. При засилии нарождающихся мальчуковых групп и поп-роковых скромняжек мне нужно было нечто более, чем простой музыкальный лай. Мне нужны были зубы и яд. Мое поколение выросло на сигаретах Мальборо, Metallica, и всевозможной наркоте, до которой только доходили руки. Black Flag, Slayer, Motley Crue и Public Enemy отвечали на все мои вопросы. Когда я уже был готов сдаться, они вновь заставляли мои кулаки сжиматься.