Врангель понял наконец причину своей бессонницы, и это чуть успокоило его, потому как было знакомо, — не раз прожитое, перечувствованное ощущение, точно привычная боль у подагрика.
Более спокойно смотрел он теперь на Золотой Рог и Босфор, на «плавучую Россию», что расположилась на рейде Константинополя. Пришло решение: по случаю ухода военного флота издать приказ, полный оптимизма и веры в продолжающуюся борьбу, и Врангель немедля стал думать над началом его, над первыми ударными фразами, способными мобилизовать людей: «...Славные моряки... ваша доблестная трехлетняя борьба вместе с доблестными солдатами... Волею судеб приходится оставить... временно разлучить...» А потом он придумал концовку, которая пришла сразу, и он запомнил ее слово в слово: «Провожая вас, орлы русского флота, шлю вам мой сердечный привет. Твердо верю, красный туман рассеется и господь сподобит нас послужить еще матушке России. Русский орел расправит могучие крылья, и взовьется над русскими водами бессмертный Андреевский флаг!..» Приказ был обычный, в его духе, — орел, крылья и тому подобная символика, — но сегодня Врангель остался доволен. Сейчас именно такой приказ нужен морякам, отрываемым от армии и уходящим в далекую Африку. Он нашел слова, они дойдут до сердца каждого матроса, офицера и адмирала. Они будут знать: командующий помнит о них, он не оставит флот в беде...
Еще более успокоившись, Врангель нашел глазами яхту «Лукулл» — две скошенные мачты, косая труба между ними, острый нос, — красивую и словно гордо летящую. В прошлом яхта называлась «Колхида» и принадлежала русскому послу в Константинополе, потом ее реквизировала белая армия. Теперь «Лукуллу» надлежало стать новым домом главнокомандующего. Штаб во главе с Шатиловым размешался на пароходе «Александр Михайлович». Стоянка яхты и парохода планировалась напротив штаба французского оккупационного корпуса в Куру-Часме, под зашитой (вернее — наблюдением!) лягушатников, зуавов и сенегальце». — это было согласованное и, если быть справедливым, обоюдное желание...
Правильным казалось сейчас Врангелю приказание своим ближайшим подчиненным. Струве недаром получил твердые инструкции не спускать глаз с англичан: Врангель понимал их двойную игру — с ним и с большевистскими Советами. В Париж немедля следовало послать и Бернацкого. Кривошеина надо было подстраховать. Кривошеин и сам внушал теперь опасения главнокомандующему.
«Пусть моим недругам кажется, что я остался здесь один. — думал Врангель. — Чем меньше советчиков, тем лучше. Единоначалие — основа борьбы и залог победы вождя. Надо срочно переформировать и укрепить армию, дать ей перевести дыхание. А потом мы еще поборемся, повоюем, господа большевики, господа милюковы и кривошеины, господа климовичи! И посмотрим, кто кого!..»
— Вы изволили приказать что-то, ваше высокопревосходительство? — вырос, на его пути неизвестно откуда появившийся дежурный офицер. — Простите великодушно, не расслышал.
— Что? Что вы лезете, полковник? Вас не зовут! — сорвался Врангель. — Идите... Кру-гом! Марш!
И, глядя вслед удалявшемуся багровому, жирному затылку рослого, плечистого полковника, Врангель подумал с сожалением, что нервы у него не на шутку расшатались. Почувствовав на себе чей-то взгляд, главнокомандующий резко обернулся.
Позади стоял Венделовский.
«Рано встал. Выбрит, подтянут, — подумал Врангель. — Не потерять бы его в этом турецком раю: может быть нужным и преданным».
— Ждите моих распоряжений, господин Венделовский, — негромко сказал Врангель, проходя мимо. Сказал вскользь, будто между прочим.
— Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, — так же негромко ответил Венделовский.
Константинопольский рейд уже окончательно проснулся и начинал свой новый, шумный и трудный день.
Информация шестая. ИЗ КОНСТАНТИНОПОЛЯ В ЦЕНТР
«Врангель твердо решил продолжать борьбу. Генералы хотят остаться генералами.
Срочно организован Политический Объединенный Комитет (ПОК), который выступал с заявлением: «Вооруженная борьба с большевиками не прекратилась... Русская армия с генералом Врангелем во главе сохраняется... Генерал Врангель является носителем идеи русской государственности...»
Врангель не преминул ответить новым программным заявлением: