Старик испуганно замолчал и с неожиданным проворством для одноногого юркнул между ящиками и сразу исчез. Андрей медленно побрел с вокзала.
2
Нынешняя жизнь казалась ему пресной, сытной и уныло спокойной. Никаких происшествий, день за днем одинаковы — размерены, время подсчитано и даже чаевые известны. Андрей сумел получить видавший виды мотор и стал профессиональным таксистом. Он работал не менее десяти часов в сутки и отдавал 75 процентов заработанного по счетчику хозяину. Остальные 25 процентов он мог считать своим заработком.
Мелькание пассажиров, смена лиц, дальние и ближние маршруты, рейсы в разные районы Парижа, которые предстояло изучить, — все нравилось ему поначалу, казалось даже привлекательным. Во всяком случае — любопытным. Около семнадцати тысяч такси сновало по улицам столицы днем и ночью. За рулем семи тысяч из них сидели русские шоферы. Состав самый пестрый, но большинство военных. От бывшего генерала до солдата или унтер-офицера русского экспедиционного корпуса, участвовавшего в мировой войне на стороне Франции. Все они, даже из наиболее высокопоставленных в прошлом, невольно пролетаризировались и принимали условия жизни такими, к которым приучал их ежедневный труд со всеми его нелегкими проблемами. Многие становились членами «Юнион женераль де шоффер рюсс» — союза русских шоферов в Париже (хотя и без средств и прав, но со своей «конторой», которая ютилась на рю Сане). Им всем казалось, что «союз» объединяет их крепкими узами, сплачивает и помогает находить не просто соплеменников, но и надежную опору в среде коллег. Французы, черные, русские — в конце концов, они все занимались одним делом, и чашку кофе или рюмку перно зарабатывали одинаково за рулем своих моторов.
Андрею нравилось, сдвинув толстое стекло, отделяющего его кабину от салона, переброситься несколькими фразами с клиентом, позволить себе осторожно пошутить и самому улыбнуться удачной шутке или анекдоту. Пожалуй, никто и не угадывал в нем русского, которых развелось в Париже слишком много. Их, этих русских шоферов, иные французы называли «саль вранжель» — «грязными врангелевцами».
Как правило, это были маленькие рантье, держатели русских акций, разорившиеся из-за революции, потерявшие свои жалкие доходы. Наплыв эмигрантов, дороговизна, поражение в войне — во всем были виноваты эти «саль вранжель»! Андрей привык к тому, что такие пассажиры, едва открывали дверцы машины, начинали громко поносить русских и немцев. Андрей помалкивал, в разговор не вступал, копил злость. На французов он внимания не обращал, их не стоило оправдывать, но можно было понять... А вот других...
Однажды где-то на Елисейских полях, неподалеку от площади Конкорд он посадил двух пассажиров, мужчину и женщину, скромно одетых, вежливых. Высокий, коротко-стриженный и скуластый мужчина учтиво, но как-то неловко держал под локоть даму — сравнительно молодую, лет за тридцать, с приятным улыбчивым лицом. Огромные очки не портили ее чуть вздернутого носика, увеличивали синие глаза. Пара села, не прерывая разговора, причем Андрей обратил внимание на то, что говорит только женщина. Мужчина отвечал односложно, чаще лишь кивком головы. Андрей невольно прислушался — и сразу уловил весьма ощутимый иностранный акцент. И тут мужчина, склонившись к спутнице, сказал тихо по-русски, отделяла слово от слова: «Простите, мадам. Попросите шофера закрыть свою форточку». Андрей резко развернулся. Сзади находились его соотечественники. Но явно не те, с которыми он бежал из Крыма, не эмигранты. Эти были иными русскими, из новой, советской России.
Во Франции с недавних пор открывались многочисленные советские учреждения, налаживались торговые контакты, появлялись советские чиновники. Несомненно и эти двое — из их числа.
Андрей не мог противиться все нараставшему в нем злобному чувству: эти русские были его врагами, из-за них он бежал из России, потерял все, а они спокойно раскатывают в автомобилях... Ну, разумеется, краснопузые назвали известный адрес — рю Гренель, именно там советское посольство...
Ярость ослепила Белопольского. Он судорожно вцепился в руль, плохо видя дорогу и машины, маневрирующие на ней. Наконец, свернув налево, на улицу Гренель, он остановился возле ворот, венчающих высокую ограду, за которой растянувшийся нечетким полукругом виделся обширный дом. На флагштоке слабо колыхался на тихом ветру красный флаг Страны Советов с золотым серпом и молотом в верхнем углу.
Теперь Андрею по правилам полагалось выйти и открыть дверцу, выпуская пассажиров. Боясь, что может сделать нечто совсем иное, он замешкался. Продолжал сидеть, вжавшись в спинку, не отпуская сцепленных на руле рук и закрыв глаза, чтобы не видеть этих людей, Андрей очнулся только тогда, когда услышал, как хлопнула задняя дверь и, повернув голову, увидел своих пассажиров. На тротуаре стояла, улыбаясь, женщина. Мужчина приблизился, протягивая плату за проезд, — несколько франков и мелочь. Он держал деньги на раскрытой огромной ладони. Да, рядом стоял пролетарий, комиссар, извечный его враг. Голосом, хриплым от бешенства, Андрей неистово заорал: