Кутепов был отличный, неутомимый и требовательный ходок. Расстояния его не смущали, он знал свои силы и точно рассчитывал время. Спутники всегда безбожно отставали, и он, поджидая их, гневался, не скрывая своего превосходства... В завершение очередной рекогносцировки Кутепов возвращался в свой район, спускался каменными ступенями — не то старой лесенки, не то по пересохшим руслам ручьев к улице Гурко. Стоял под столетниками на отвесном и скалистом берегу, сидел над светло-кофейной водой, думал. Иногда, словно проверяя какие-то идеи, вновь подымался на вершину городского района Вароша или на холм Орловец и снова думал о затаенном, еще никому не высказанном. Случалось, молчание затягивалось, становилось хмурым, грозовым. И каждый раз первым не выдерживал полковник Шацкий.
— Разрешите обратить внимание, ваше превосходительство? — играя красивым баритоном, спрашивал он, выражая крайнюю степень заинтересованности и удовольствия в том, что приобщает высокого начальника к своим знаниям. — Прелюбопытнейшие исторические места.
— А вы не меняетесь, милейший, — без поощрения заметил Кутепов. — Помню, еще во время оно так же изъяснялись... Подробно, — добавил он, не найдя подходящего слова. — Вам один офицер все поддакивал.
— Наоборот, возражал, — осторожно поправил Шацкий.
— И фамилию его помните?
— Капитан Калентьев, ваше превосходительство! — форсируя счастливые интонации, тянулся полковник. — Давненько не встречал. Вероятно, при штабе верховного, позволю поинтересоваться?
— А черт его знает! — откровенно грубо ответил Кутепов и легко стал спускаться по каменистому склону. Он оставался в отличной форме: крутой, плотно сбитый, со строевой выправкой, несмотря на цивильную тройку.
Закончив достаточно основательную рекогносцировку, Кутепов решил, что досконально познакомился с городом, его сильными и слабыми сторонами, и счел необходимым поделиться планами с наиболее доверенными лицами из своего окружения. Совещание было назначено на даче. Начальнику контрразведки полковнику Самохвалову вменялось в обязанность обеспечение скрытности начавшихся переговоров. «До чего ж развился в русской армии дух этаких либеральных совещаний, — думал Кутепов, оглядывая своих комбатантов — генералов «в сюртуках», большинство из которых в отличие от еще бравого Шацкого заметно подрастеряло боевой дух. — За любовь к подобным совещаниям я отрекся от Деникина, презирал Врангеля. И вот теперь — сам! — размышлял он с неприязнью. — Совещание в Филях! Зачем? На кого опереться, кому довериться, если начальник штаба одним глазом смотрит на нас, другим — на Кавказ. Вот он, генерал Достовалов. Выражение его лица: «Чего изволите-с?» — Но пойдет ли он за мной? Станет ли рисковать? Вряд ли, вряд ли! Приказывать бесполезно, уговорить трудно. Придется обмануть — иного выхода нет...» Кутепов понимал, что без совета генералов он не обойдется: без их общего мнения ему не уговорить Врангеля на восстание. В одиночку действовать ему не дадут. И власть захватить генералы ему не дадут, бонопартизм сидит в крови каждого крепко. «Надо ждать, лавировать. Надо перехитрить всех...» Кутепов пригладил ус, чуть подержал в кулаке расчесанную надвое бородку (этот жест все более входил в привычку), сказал, как всегда, коротко, четко выговаривая слова:
— Господа! Положение — тревожное. И со дня на день ухудшается. Генерал Достовалов, прошу! Документы, без комментариев.
Достовалов — как показалось, нарочито медленно — вынул из портфеля кожаную папку, оттуда бумагу. Развернул с хрустом. Сказал, глядя поверх голов собравшихся, точно тревожное положение касалось всех, кроме него: