Annotation
Панева Лика
Панева Лика
Семь степеней защиты
СЕМЬ СТЕПЕНЕЙ ЗАЩИТЫ
Памяти моей учительницы
Лучкиной К.Г. (г. Припять)
Доктор позвонил неожиданно в конце дня, просил непременно встретиться сегодня, и я, не раздумывая, согласился. Зачем я ему так срочно понадобился в качестве редактора журнала? - доктор не объяснил, но не роман же он пишет, в самом деле! А почему нет?
- Из врачей получаются прекрасные писатели.
- Да, нет! Совершенно другое.
- Проблемы с публикацией статьи? Конечно, помогу. Когда защита?
Но доктор остановил меня.
- Да, нет. Не до того!
- Хорошо. Через час? Я зайду.
- Жду.
Едва я появился в кабинете у доктора и не успел поздороваться, как он тут же полез в стол, извлек из-под бумаг какой-то листок и, молча, протянул его мне, а я, не разворачивая, спрятал листок в карман. Но доктора позвали к телефону куда-то в приемную, и он, уже выходя из кабинета, торопливо объяснил:
- Это личное. Возможно, ты сразу увидишь семь степеней защиты от дураков, но я не подозреваю и чувствую себя профаном... и не читал Сашу Черного. И не только! Если можешь, подожди, я освобожусь через 15минут. - Доктор казался растерянным и не пытался это скрыть.
- Ты подождешь?
- Да. Я пока прогуляюсь. Я не ухожу.
- Понял, - сказал он и, закрыв дверь кабинета на ключ, умчался.
Если действительно нужна "защита от дураков" - уже легче! Значит, в моем кармане не долговая расписка и не приглашение на казнь! "Защита" просочилась в мир из лексики программистов. Очевидно, они его достали, - решил я, вспомнив, что видел включенный в сеть компьютер в кабинете доктора. Признаться, я ничего не соображал и решил дождаться, когда он освободится. Смущение доктора я бы мог принять за его нежелание обнаружить передо мной пробелы в его знании литературы, но он был похож на человека, которому только ═что сообщили о падении самолета и о возможной гибели его близких, когда надеяться уже не на что, но он все еще, обманывая себя, надеется на чудо!
Трудолюбивый и честный доктор последнее время усердно и тщательно занимался своей диссертацией. Когда я узнал об этом, то искренне порадовался за него, вспомнив, как два года назад у него вырвалось: "Все катится к чертям, но не тапочки же шить!" Во всем, кроме своей медицины, доктор чувствовал себя неуверенно, был слишком щепетилен, деликатен и недоверчив одновременно.
Доктор приехал в наш город с женой и дочкой через год после окончания института. В курортном городе ему жилось не особенно легко, и лет 10 подряд он ходил в одном и том же пиджаке, пока не подросли дети. Второй дочке, которая родилась уже здесь, сейчас было лет семь. Он трогательно и нежно любил свою семью. Окружающие это знали и, когда прошлой осенью семья, наконец, переехала в новую квартиру, от всего сердца желали доктору счастья.
За 10 лет он стал известным в городе врачом. Стоило произнести его имя, как на глазах менялось поведение собеседника - с Вами говорили более мягко, внимательно и серьезно слушали, и Вы чувствовали, что для этого человека становилось невозможным отмахнуться от решения вашего вопроса. Имя доктора неизменно страховало и от врачебных ошибок, и от грубости официальных лиц. Хотя Вам улыбались, но подчеркнуто сдержанно выказывали свое уважение к замечательному доктору. Больные считали, что он был доктором от бога.
"Защита от дураков!" Это из лексики программистов. Что-нибудь из обычных штучек этой братии!
- Посмотрим,- сказал я сам себе, усевшись на бульваре на скамейке перед клумбой с петуньями, позади клиники.
Я закурил, достал из кармана листок и развернул его. Короткие стихи с эпиграфом из Саши Черного, отпечатанные на обычной машинке, а не на принтере, как ожидал я. Внизу стояла дата: ноябрь 1993 года. Дата показалась мне какой-то ошибкой. Не год же он носит эту бумажку! В верхнем углу было несколько строк неуверенным подчерком от руки, под ними - женское имя. Ясно! Какая-нибудь заумная девица подарила стихи доктору, как дарят открытки на новый год или на день рождения. Но у него день рождения весной! Ладно, раз месяц не тот - значит, и повод не тот! Я стал читать.
В литературном прейскуранте
Я занесен на скорбный лист -
Нельзя, мол, отказать в таланте,
Но безнадежный пессимист.
Пеплом голову посыпав,
Побледнел я, как яйцо,
Проглотил семь ложек брому
И закрыл плащом лицо!
Саша Черный.
Бедный доктор, так печально!
Что за странная идея
Воспаленье спутать легких
И несчастную любовь?!
От нее найдешь ли средство? -
Мне не хочется лукавить-
Не микстура ли от кашля
Исцелит вдруг сей недуг?
А "я все брожу и брежу,
И дрожу, как от озноба",
И тебе при каждой встрече
Все твержу, что я больна,
Оттого, что в зимний вечер
Встреч с тобой ищу напрасно,
В "диком городе шатаясь"
Вновь до самого темна.
Кто? Скажи, расставил сети? -
Я нечаянно попалась.
Не сердись, прости скорее,
Помоги мне снова встать!
Не тревожься, бедный доктор,
Прочитав сие посланье,
Улыбнись. Такая жалость!
Мне ли доктора менять?!
Неуютное чувство тоски сжало сердце - стихи показались мне без защитными, несмотря на иронию, за которой Лиза пыталсь утаить свою боль. Ее милая болтовня ни к чему не обязывала, и, значит, мир еще не перевернулся, но от этого не хотелось смеяться. Мне вдруг тоже стало жаль доктора - я начал понимать его состояние.
Я прикурил погасшую сигарету и огляделся по сторонам. Город суетился рядом - обычный и праздный. Курортники ходили толпами, ели мороженое, мирно сидели на лавочках, почти все в кожаных куртках и адидассовских спортивных костюмах, независимо от пола и возраста. Час ужина в санаториях уже прошел, и все скамейки были заняты. Ко мне подсели две дамы и начали беэбожно болтать. Я испытал легкое раздражение, не выдержал, встал и пошел к доктору.
Увидев меня снова в дверях, он не поднялся мне навстречу, как в первый раз, а только сказал, рукой показывая на кресло:
- Проходи!
- Я прочитал эпиграмму,- сказал я неуверенно, усаживаясь на стул возле его стола. - Скажи, с Лизой ничего не случилось?