— Вы были у них дома? — спросил я у детектива.
— Да, самая ненавистная часть моей работы.
— И?
— И ничего. Миленький сблокированный дом. Обеспеченные. Район для среднего класса.
— А дома у них как, бардак?
Не то чтобы у нас дом сиял чистотой и порядком, когда родились дети, однако у пьяниц, например, дома царит особый беспорядок. Пыльные тренажеры соперничают за место с выброшенными детскими игрушками, пакетами с подгузниками, грудами грязного белья и многочисленными пустыми бутылками.
— Не. Очень чисто.
— Ни выпивки, ни наркотиков?
— Даже намека, и, раз уж на то пошло, не думаю, что они из этих. Ребенок перестал плакать, и они положили его в кроватку. Мать подошла к нему час спустя — он был уже мертв. Вызвала скорую, но было слишком поздно. Больше мы ничего не знаем.
— Родители работают?
— Да… Она то ли секретарем, то ли администратором, а он… Думаю, он врач.
— Врач? — переспросила инспектор. — Врач! Как мог он допустить такую ужасную опрелость у своего маленького ребенка?
— Ох, не думаю, что из врачей всегда получаются хорошие родители, — сказал я, стараясь не слишком думать об этом, пока провожу вскрытие Фергюссона.
— Мне не очень понравилось, как вел себя отец, когда я его допрашивал, — сказал детектив. — Я бы сказал, что он был… настроен враждебно.
— Это ровным счетом ничего не значит, — отозвался помощник коронера. — Как только не ведут себя люди, когда в их жизни случается трагедия и к ним приходит полиция, задавая такие вопросы, словно это их вина.
Детектив посмотрел ему прямо в глаза.
— Иногда, — сказал он, — это действительно их вина.
Я внимательно осмотрел Фергюссона в поисках признаков жестокого обращения и плохого ухода, но ничего не обнаружил. Никаких синяков, ожогов, порезов или царапин, лишь следы, оставленные фельдшерами скорой. Помимо опрелости и вздутого живота, у тела была лишь одна примечательная особенность: кожа младенца была чрезвычайно бледной. Иногда о людях европеоидной расы говорят — например, когда те испытают шок, — что они бледные как смерть.
На самом же деле после смерти люди обычно не становятся более бледными, чем при жизни. Фергюссон между тем был белый как стена.
Когда пришла пора вскрывать тело, в секционной воцарилась гробовая тишина, а инспектор отвернулась. Как всегда, я сопровождал свои действия комментариями по анатомии и физиологии человека. Человеческое тело устроено потрясающим образом, и рассматривать его изнутри — поистине увлекательное занятие, если, конечно, удастся преодолеть отвращение. Я всячески стараюсь убедить в этом перепуганных зрителей. Удается, правда, далеко не всегда.
Я сделал разрез, который мы специально применяем для маленьких детей: вместо обычного Y-образного используем Т-образный: верхняя линия разреза проходит горизонтально через переднюю часть груди, чтобы на шее не осталось швов. Все разрезы мы делаем так, чтобы доставить как можно меньше боли родственникам, когда те просят показать им тело. Так что не стоит избегать такой возможности после вскрытия: близкий будет ждать вас таким, каким вы его помните.
Я так быстро провел скальпелем, что инспектор едва успела набрать воздуха в грудь. Затем я обнажил легкие. Грудная полость была заполнена жидкостью. Ее было так много, что произошел частичный коллапс одного легкого. Я взял образец.
— Значит, от этого он и умер? — Во взгляде детектива-инспектора, как я с облегчением заметил, теперь прослеживалось увлечение, чем отвращение. — От коллапса легкого?
— Сомневаюсь. Скорее всего, это случилось из-за того, что в груди из-за всей этой жидкости для легкого попросту не осталось свободного места. Да и жидкость говорит лишь о том, что его сердце постепенно отказывало. И ничего о конкретной причине.
— Постепенно? То есть, получается, это не может быть СВДС, — заметил детектив. Остальные одобрительно закивали.
— Пока рано делать какие-либо выводы, — ответил я.
На самом деле с синдромом внезапной детской смерти никогда не бывает полной уверенности. Мы можем лишь исключить все остальные возможные причины.
Я продолжил вскрытие тела и, бросив взгляд на инспектора, увидел, что она закрыла глаза.
— Постарайтесь разглядеть в этом маленьком теле то чудо, которое оно собой представляет, — сказал я.
Я действительно так думал.
Фергюссон умер в возрасте шести месяцев по причине, которую нам только предстояло установить. Тем не менее каждый ребенок, даже если он прожил такую короткую жизнь, — невероятное достижение природы. Задолго до начала нашей жизни сперматозоиды и яйцеклетки родителей образуются из клеток-предшественников в результате удивительного процесса, который называется мейозом. Что же делает его таким удивительным? То, что сперматозоиды и яйцеклетки — это не просто точные копии родительских клеток. В результате мейоза у сперматозоидов и яйцеклеток остается лишь половина своих хромосом, чтобы они смогли, даст бог, объединиться в единое целое. Причем мейоз включает в себя дополнительный, довольно рискованный процесс под названием «кроссинговер», в ходе которого хромосомы в каждой паре, прежде чем разделиться, обмениваются фрагментами ДНК. Художник, тщательно наносивший на холст каждый цвет по отдельности, теперь берет в руки палитру и смешивает их, создавая совершенно новые оттенки. Так и задаются уникальные характеристики, и в результате ДНК женских яйцеклеток отличается от ДНК остальных клеток матери. Различия между поколениями задаются задолго до финального смешения ДНК, когда сперма и яйцеклетка наконец встречаются.