— Все пропало. Гримуар Штайна навсегда потерян для нас, даже, если он находится в руках Транквиллена.
После смерти Клермюзо не может быть и речи о возвращении Капада во Францию. Не исключено, что он начнет новую жизнь с Хильдой Ранд.
Молодая женщина, до сих пор хранившая унылое молчание, дико расхохоталась.
— Я проиграла, поставив на Югенена… Он мог бы овладеть невероятным могуществом, будь он настоящим мужчиной, а не жалкой тряпкой.
Тогда я решила, что аббат Капад… Особенно, после того, как он, не колеблясь, завладел деньгами способом, о котором вы знаете. Я не стану обрушивать на его голову поток ругательств, хотя мне очень хотелось бы вылить ведро с помоями на его грязную рожу предателя. Тьфу!..
Она затряслась в припадке истерического смеха.
— По сути, Транквиллен все еще принадлежит к нашему миру! — сказала она наконец.
Вскочив, она вышла, не попрощавшись и оставив двух мужчин.
— Она уже видела себя владычицей всего мира! — пробормотал Помель.
— Я отыщу ее, — проворчал Капад. — Это она виновата в том, что я очутился в аду. Так вот, я добьюсь, чтобы она оказалась там вместе со мной!
VIII
Святой Иуда-Ночной
— Вы не первый проигравший, отец Транквиллен, — сказал магистр Баге. — Церковь уже очень давно не предпринимает действий подобного рода. Будем надеяться, что благосклонные к нам могущественные силы будут противостоять силам ада и одержат верх над ними.
Транквиллен молча кивнул. Он решил категорически, раз и навсегда, отказаться от каких-либо дискуссий и даже от обмена мнениями, если беседа хотя бы косвенно относилась к гримуару.
— Это правда, отец Транквиллен, что вы решили хотя бы частично возродить обитель Шести Башен? Вы же знаете, что вас по-прежнему ждет место здесь, в аббатстве Моркур.
— На территории Шести Башен осталось несколько помещений, которые можно восстановить и сделать жилыми. Монсеньор, я рассчитываю поселиться в одном из них в ожидании, пока не возродится аббатство…
Монсеньору Баге ничего другого и не требовалось. Он считал отца Транквиллена большим путаником, за которым, не переставая, пристально и встревоженно наблюдали церковные авторитеты.
Транквиллен с радостью вернулся в свою белую, чудом сохранившуюся от действий оккультных сил, келью.
Узнавшие о его возвращении рыбаки с радостью встретили его и окружили, как и прежде, своей заботой.
— С тех пор, как монахи покинули строение, — рассказывали они, — море стало таким же бедным, как и заброшенный монастырь. Но теперь снова можно ловить рыбу на прежних местах, и еще какую рыбу!
Транквиллен посмотрел на море, над которым сгущались сумерки.
— Если я действительно превратился в Святого Иуду-Ночного… — пробормотал он…
Неожиданно он нахмурился.
— Ладно! Тогда пускай вместо мщения и смерти — это могущество вернет сюда жизнь и счастье!
На следующий день рыбаки сообщили ему, что длинноперые альбакоры, эти великолепные белые тунцы, так высоко ценящиеся на рынке, снова вернулись к побережью. Говорили даже о поимке нескольких огромных палтусов.
— Мой дорогой Транквиллен, что вы скажете об этих профитролях? Они не с начинкой из постного мяса, а с телятиной и курицей.
Монсеньор Дюкруар заботился, как мог, о преподобнейшем аббате Даниеле Сорбе, прелате аббатства Шести Башен, с таким великолепием возродившемся на развалинах.
— Ах, — воскликнул епископ, когда профитроли оказались на столе, — я все время думаю о несчастном Кападе, так любившем их. Надеюсь, что Господь признал его безумие и сжалился над ним.
Прелат провел рукой по лбу. Он знал, что Капал мирно покоится на небольшом кладбище в Сассексе под тихо шепчущими лиственницами и тисами… Иногда гримуар Штайна обеспечивал своим жертвам милосердный конец.
Монсеньор Дюкруар наполнил стаканы «Королевским» вином.
— Именно его подают в таверне, что на углу, которая называется «Колесница Давида», — сказал он, рассмеявшись.
— Да, конечно, в «Колеснице Давида» с семью звездочками, — согласно кивнул прелат.
Но его мысли в этот момент были далеко отсюда.
Кто-то во мраке прошептал ему на ухо, словно самое важное предупреждение, священные слова царя Давида:
— Господь защитит вас от ужаса, блуждающего в ночи.
— Герр пастор! — пробормотал кто-то далеко отсюда.
Транквиллен поднял свой бокал.
— Позвольте мне, монсеньор, выпить за одно весьма дорогое мне воспоминание.