Стою у грязной камералки — землянки, набитой образцами. Трогаю замок. Тяну время.
У нас есть еще одна камералка — чистая: дощатые засыпные стенки, обитые изнутри картоном, красота, кто понимает. Понимали все, и все завидовали, а Нариман Атлуханов бесился и наводил дознание: где раздобыли прессованныйкартон? Так я ему и доложился. Где раздобыли, там уж больше нет.
В камералке столы впритык. Голая лампочка болтается посередке. Ящики с планшетами в углу. Полки с образцами вдоль стен. Раскоряченные на трех ногах мензулы. Кипрегели в чехлах. Щелявый пол, не мытый с начала девонского периода. Груды окурков у каждого стола, кроме Римминого. Воззвание: «Товарищ, соблюдай чистоту!!!» И второе, типографским способом: «Не забудь спустить воду!» График работ с апреля по середину октября включительно... Вот вам и включительно...
Небось уже собрались, ждут руководящих указаний. А что, если выдать новость с ходу? Вот будет! Станут расширять светлые очи, балдеть и плакаться. Штабелями полягут все до единого — и Залужный, и Грибанов, и супружеская пара, и Файка Никельшпоре, и сама Энергия Михайловна. Разве только Платошка промолчит по неразумию да Гаврилка. И еще — Пак. Он флегматик. Никогда не поймешь, что думает. Плохо, когда люди молчат и неизвестно что думают.
У чистой камералки снова помедлил. Меня подмывало. Но я приказал себе молчать о главном. Решил: буду выдержанным. Отделаюсь легким трёпом. Трепаться не хотелось. Однако следует протянуть до вечера, пораскинуть мозгами.
— Встать, смирно, — говорит Левка Грибанов, техник, и обвивает ногами подпорки табурета.
— Ну и как? — спрашивает Темка Залужный, старший геолог партии.
— Вольно, сам рядовой, — говорю Левке. — Да так уж вот, — отвечаю Темке.
— Что было? — это Игорь Пак.
— Как всегда. Усиленно доказывали друг другу, что земля вертится. В самом деле, вертится, подлая, — говорю я. — И еще Дип вразумлял: план — это закон, график работ — закон, его приказ — тоже закон. Прямо пленум Верховного суда, не планерка. Ну, чего торчите, в поле пора.
— Ждали ценнейших указаний, — сообщает Залужный. — Воодушевились, можно ехать.
— Умница, — поощряю я. — Не зря выдвинули старшим геологом.
Думаю с опозданием: этого как раз говорить и не следовало — при Алиеве. Рустам же не виноват. Просто характера не хватило. Хватит ли у меня характера? Поглядываю на Рустама: может, не слыхал? По лицу Алиева ничего не понять, сидит, поигрывает карандашом.
— Конечно, умница, — соглашается Темка. — Под твоим чутким руководством...
Снова звучит как намек. Ни к чему. Алиев сейчас обидится. И Римма тоже. Вот, уже надула губки.
— Жмите, геологи, — издаю директиву. — Вас ждут бескрайние просторы пустыни.
— На которые не ступала нога советского человека, — добавляет Грибанов и тянет планшет. — А у меня сегодня по личному плану — камералить.
— Всем в поле, — подчеркиваю я.
— Начальство разгневано, — говорит Левка полувопросительно. Дождаться разъяснений ему не удается. — Подчиняюсь грубой силе, — говорит Левка и еще ждет. Но я выдерживаю и не отменяю распоряжения.
— Между прочим, писатель приехал, — говорю я, чтобы разрядить атмосферу.
— Шолохов? — интересуется Рустам, наконец он подает голос, и я отчего-то радуюсь этому.
— Лев Толстой, — информирую я. — А может, кто другой. Не запомнил. Знаю, что классик.
— А, — говорит Темка Залужный. — Приехал познавать жизнь во всем ее многообразии.
— Вроде, — говорю я. — И еще — Дип осуществил со мной задушевную беседу.
— На предмет?— спрашивает Залужный, я прикусываю язык: чуть не болтнул. Темка спрашивает несколько настороженно. Выдала моя интонация, что ли?
Стараюсь быть беспечным, даю задний ход:
— Да так. Оскорблял бога и заодно меня. Как водится.
— Понятно, — говорит Игорь Пак. — Поехали.
— На любимую работу, — добавляет Залужный.
— Запасы остроумия исчерпаны? — спрашиваю я. — Брысь тогда по местам. Труба зовет: солдаты, в поход.
— А ты? — уныло спрашивает Грибанов, ему до смерти неохота сегодня в поле. Нет, пусть отправляется, иначе затеет душевные разговоры, а я хочу побыть один. Девчата не в счет, они будут камералить.
— Начальству не задают вопросов, юноша, — объясняю Грибанову. — Задавать вопросы — прерогатива самого начальства.
— Никогда в жизни я так быстро не умнел, — говорит Грибанов. — Все понятно. У Марка Дымента лирический запой, — поясняет он в пространство.
— Хватит, — говорю. — Словесные турниры по вечерам.
Разбирают, кому что положено. Платошка тащит мензулу, Алиев — кипрегель, Пак надевает сумку, Грибанов и Файка идут налегке. Грибанов посматривает на меня: может, смилостивлюсь? Не клянчь — не выйдет.