— Отлична — воскликнул он. — В таком случае я дает вам хлебное. Ведь хлебное виски — самое лучшее, да?
Я упомянул об этом лишь затем, чтобы показать, что и язык наш, и обычаи он знал весьма слабо.
Родители Грейс, ничем не примечательная пожилая пара, были из Индианы.
— Живем-то мы в Индиане, — объявила миссис Осборн, — но происходим от Осборнов, которые в семнадцатом веке поселились в Уильямсбурге, в штате Виргиния. Мой прапрадед по материнской линии служил в армии конфедератов офицером и был награжден генералом Ли. У нас есть свой клуб во Флориде. Мы все ученые.
— С мыса Кеннеди? — спросил я.
— Нет, из христианской науки.
Я переключился на мистера Осборна, который раньше торговал подержанными автомобилями, а теперь жил на пенсию. Он тоже завел волынку про свой клуб. У них-де там много миллионеров. Есть свое поле для гольфа на восемнадцать лунок, свои причалы для яхт, дипломированный врач-диетолог и очень строгая приемная комиссия. И, понизив голос, прикрыв рукою рот, добавил:
— Мы стараемся не принимать евреев и итальянцев.
Буби, стоявший возле моей жены, спросил:
— Могу я сесть на вас, чтобы побыть вместе?
И тотчас раздался голос тещи, хоть она и находилась в другом конце комнаты:
— Что это вы такое говорите, Энтони?
Буби потупился. Вид у него был беспомощный.
— Я спросил миссис Дюклоуз, — смущенно сказал он, — можно ли на нее сесть.
— Лучше помолчали бы, если не умеете говорить по-английски, — сказала миссис Осборн. — А то ведь вы изъясняетесь как зеленщик.
— Извините, — сказал Буби.
— Прошу вас, садитесь, — сказала моя жена, и он сел, но при этом нос у него стал словно бы еще длиннее. Он явно чувствовал себя оскорбленным. А нелепый коктейль меньше чем через час окончился.
Затем как-то вечером — было это в конце лета — Буби позвонил мне и сказал, что ему надо меня повидать, и я предложил ему приехать. Он прибыл по обыкновению в перчатках и в зеленой фетровой шляпе. Жена моя находилась наверху, и, поскольку она не очень жаловала Буби, я не стал ее звать. Я приготовил напитки, и мы сели в саду.
— Слушайте! — начал Буби. Он изъяснялся в повелительном наклонении. Вы меня слушайте. Грейс совсем помешался… Сегодня вечером ужин опаздывает. Я очень голодный, но если мой ужин непунктуальный, я теряет аппетит. Грейс очень хорошо это знает, но я приезжает домой — нет ужин. И кушать нечего. Она — в кухня, на сковородка что-то горит. Я очень вежливо объясняет ей, что мне нужно ужин пунктуальный. И знаете, что происходит?
Я знал, но мне показалось бестактным сказать, что я знаю. И я сказал:
— Нет.
— Вы даже представить себе не можете, — говорит он и прикладывает руку к сердцу. — Слушайте, — говорит он. — Она _плачет_.
— Женщины плачут по любому поводу, Буби, — сказал я.
— Только не европейские женщины.
— Но вы-то женились не на европейке.
— Я еще не все сказал. Сейчас начинается сумасшедший дом. Она плачет. И когда я спрашивает ее, почему она плачет, она говорит, она плачет потому, что она мог быть великая сопрано в опера, а стал моя жена.
Не думаю, чтобы звуки летнего вечера — вечера конца лета — в моей стране и в Италии существенно разнились, однако же в тот момент казалось, что это так. Из вечернего воздуха вдруг исчезла вся мягкость — ни светлячков, ни шепота ветра, — и насекомые в траве вдруг подняли такой тарарам — звуки были пронзительные, скрежещущие, словно взломщики точили свои инструменты. Все это создавало впечатление, что родная Верона находится где-то невероятно далеко.
— Опера! — воскликнул Буби. — «Ла Скала»! Это из-за меня она не выступает сейчас в «Ла Скала»! Она брал уроки пения, это правда, но ее же никто не приглашал на сцена. А теперь она сошел с ума.
— Очень многие американские женщины, Буби, считают, что брак помешал им сделать карьеру.
— Сумасшествие, — сказал Буби. Он даже по слушал меня. — Настоящее сумасшествие. Ну что тут сделать? Вы поговорите с ней?
— Не знаю, что это даст, Буби, но я попытаюсь.
— Завтра. Я приедет поздно. Вы поговорите с ней завтра?
— Да.
Он встал и принялся натягивать перчатки, палец за пальцем. Затем набросил на голову свою фетровую шляпу, словно это была шляпа с перьями, и спросил:
— В чем тайна мой шарм — оттого, что я такой невероятно восторженный?
— Не знаю, Буби, — сказал я, но при этом сочувствие к Грейс теплой волной захлестнуло меня.