В июне 1906 года Шаляпин гостил в имении Рауля Гюнзбурга chateau de Cormatin, а Иола Игнатьевна с детьми и мамой отдыхала на итальянском курорте в Аляссио. В одном из писем Шаляпин просил Иолу Игнатьевну оставить детей на нянек, а самой приехать к нему. Это был последний шанс, который давала им судьба. Шаляпин хотел восстановить отношения. Но Иола Игнатьевна приехать не смогла: именно в это время серьезно заболела ее мама. Пришлось Шаляпину самому приехать в Аляссио. Дети были, конечно, в восторге. Приезд отца воспринимался ими как какое-то огромное, немыслимое счастье. Ведь Шаляпин нечасто баловал их своим присутствием. Но прошло несколько дней — и Шаляпин уехал. Провожая любимого папу, малыши плакали, а у Иолы Игнатьевны при виде этой картины сердце обливалось кровью.
В конце июля, закончив свои дела в Париже, Шаляпин направился на лечение в Эмс, откуда начал писать Иоле Игнатьевне скучные письма. В Эмсе он умирал от тоски. Всех в тот момент занимали революционные события, происходившие в России. «Дела в России, сказать по правде, плохи, и я еще не знаю, когда все закончится», — сокрушался Шаляпин.
А между тем становилось ясно, что обстоятельства надолго приковали Иолу Игнатьевну к постели больной матери. Джузеппина Торнаги была тяжело больна. Врачи подозревали у нее рак матки.
Вскоре Иола Игнатьевна отправила в Эмс телеграмму, что маме совсем плохо и с минуты на минуту можно ожидать печального исхода. Возможно, она надеялась, что в эти трагические минуты Шаляпин приедет и поддержит ее. Но он не прервал лечения. Ограничился ободряющими словами.
К счастью, через несколько дней Иола Игнатьевна сообщила ему, что кризис миновал, маме стало лучше. Шаляпин мог вздохнуть свободнее. Никаких усилий с его стороны не потребовалось. Можно было, как и раньше, давать советы на расстоянии.
А в Аляссио Иола Игнатьевна буквально сбивалась с ног. Помимо забот о пятерых детях и больной маме, ее не оставляла мысль о Шаляпине: как он? что с ним? Решение быть вдали от него давалось ей нелегко. Ее ответственность становилась ее несчастьем. Но теперь к этим привычным терзаниям Иолы Игнатьевны добавился ужас оттого, что Шаляпин намеревался ехать в Россию.
Это его решение показалось ей совершенно нелепым. Итальянские газеты писали о забастовках железнодорожных рабочих. Вспоминая недавние волнения в Москве, Иола Игнатьевна подозревала, что театры также не будут работать. Зачем Шаляпину ехать в Россию, если там не будет для него работы и если она вынуждена на всю зиму остаться в Италии?
«Если, не дай Бог, с тобой что-нибудь случится, я сойду с ума, — писала она ему, — поэтому заклинаю тебя, подумай хорошенько о нас и подумай о том, что у тебя есть пять детей, которым ты нужен, и у тебя есть семья, которая трепещет от мысли, что может потерять тебя».
Но разве можно было переубедить Шаляпина!
Перед отъездом он навестил свою семью в Аляссио. На сердце у Иолы Игнатьевны было тяжело. Как будто бы они прощались навсегда! Какая-то тяжесть недоговоренности, неловкость, непонимание остались от этой встречи. Но Шаляпин был нежен, говорил ей ласковые слова, убеждал в своей любви, и ей ничего не оставалось, как смириться. Что же еще она могла сделать?
И вот наступили эти тягостные месяцы разлуки… В сентябре 1906 года Шаляпин вернулся в Россию. Один. Почти каждый день он пишет Иоле Игнатьевне нежные, трогательные письма. В каждом слове в них — любовь и ласка, наконец-то обретенная уверенность в бесценности их чувства, в бесценности их дорогой семьи.
Он успокаивает ее, что в столицах нет никаких революционных потрясений, а потому и опасности для него нет никакой.
Успокаивал он жену и относительно главного повода ее беспокойства — его супружеской верности: «Будь спокойна, твой Федя всегда думает о тебе и дорогих детях».
Об этом — так или иначе — он писал ей в каждом письме.
В Москве Шаляпин обосновался на новом месте — в доме Ганецкой на Неглинной улице. Снял квартиру из четырех комнат, мебель перевез из дома в Зачатьевском переулке. Постепенно жизнь в Москве налаживалась. Все устали от неразберихи. На улицах городовые по-прежнему стояли с винтовками, но ничего не происходило. Ходили слухи о новых забастовках, но никто уже не верил в это.
Тихая, сонная жизнь в Москве постепенно успокаивала Шаляпина, хотя ему не нравилось то, что происходило в России: «мы идем назад». Впрочем, он мало интересовался политикой: «Я бы только хотел, чтобы моя дорогая семья оставалась рядом со мной». Это было для него гораздо более важным.
Из Италии Иола Игнатьевна присылала ему фотографии детей. Шаляпин писал ей, что смотрит на них в самые тяжелые моменты своей жизни. Его письма к ней были такие нежные, такие ласковые, ни одного слова упрека или раздражения. Не было и той истерзанности, неудовлетворенности, которые сквозили в них прежде. Теперь он успокоился, примирился с жизнью, он был всем доволен. Если он не пишет жене несколько дней, он просит у нее прощения, но сам не смеет упрекнуть ее, если письма от нее приходят редко. Как это было не похоже на Шаляпина!