— Если ты помнишь, — холодно сказала Лотта, — твой обожаемый как бы отец — всего только ремесленник. А я — дочь… вернее, теперь сестра барона Медных Холмов.
— Который опять просил у ремесленника десять тысяч в долг под залог основной шахты, — кивнула Эрика.
— Валентин? — удивилась Лотта слегка злорадно (ага, братец, не так уж ты и хорош в роли сеньора, оказывается). — Но ведь он выплатил понемногу отцовские долги.
— Потому что наделал своих. Я ничего не смыслю в горнорудном деле, матушка, но даже я знаю, что рудники умнее было бы доверить гномам. Если дядя не желает этого признавать, ему придётся расстаться с шахтой.
Она глянула на часы над камином. Почти незаметно, словно просто скользнула взглядом, но Лотта уже научилась ловить вот эти мелкие движения и взгляды, каждый из которых прямо-таки кричал о том, что дочь отбывает скучную повинность, навещая мать раз в неделю.
— Я, собственно, к вам по делу, матушка, — сказала Эрика вдруг. — Меня это завтрашнее представление для зевак ничуть не радует, но я надеюсь заткнуть рты хотя бы самым наглым. Тем, кто мне в лицо говорит всякие гадости. Если у сиры Розалии хватит духу выйти против меня лично, я ей так распишу мордашку, что прекрасная сира остаток жизни будет прятать её под шарфом, как добропорядочная уроженка побережья. Но боюсь, храбро она умеет только шипеть, так что мой наёмник завтра просто убьёт её защитника, быстро и без затей. Знаете, сира Адриана я бы тоже охотно вызвала на поединок, но на него у меня есть дубинка получше.
— Да? — с интересом спросила Лотта. Адриан благоразумно помалкивал о своём отцовстве, загадочно улыбаясь на вопросы и не отвечая ни да, ни нет. Однако иметь что-то, что способно заставить его перестать улыбаться, было бы очень неплохо.
— Если он ещё раз хотя бы туманно намекнёт на то, что имеет какое-то отношение ко мне, я пойду… нет, матушка, не в суд и не к графу. Я пойду к представителю гномьего клана, в котором он держит свои деньги. Гномы, если сир Адриан этого не знает, весьма щепетильны в семейных делах. Если они узнают, что их вкладчик за семнадцать лет не дал ни гроша на свою дочь…
— Подожди, — гневно перебила её Лотта, — он держит деньги у гномов?
— Как любой разумный наёмник. Вы не знали?
— А когда я у него прошу несчастную сотню на новые чехлы для мебели и посуду, он говорит, что потратил всё, что ему полагалось по контракту, на починку снаряжения и обновки.
— Он же ваш фаворит, — равнодушно ответила дочь. — С какой стати он с вами будет делиться? Фавориты не для этого предназначены. Так вот, о гномах. Если сир Адриан не прекратит своих многозначительных намёков, я сдеру с него своё содержание за все семнадцать лет, передайте ему это, будьте добры. Слов он не понимает, но может быть, оставшись с голым задом, что-то поймёт? И ещё.
— Есть и ещё?
— Да. Почему в моём доме живёт посторонний мужчина? Я понимаю, что он ваш фаворит, но это не повод садиться на шею мне. Пусть навещает вас раз-другой в неделю, как полагается у приличных людей, я не против, но жить здесь он не будет, так и передайте. Он достаточно потоптался по моей репутации, чтобы я делала ему такие щедрые подарки. Пусть переселяется в отделение гильдии или пусть платит мне за проживание.
— Может, ты ещё и с меня деньги потребуешь? — возмутилась Лота, предчувствуя неприятный разговор с Адрианом.
— У вас их всё равно нет, а у вашего фаворита есть, так что пусть платит или убирается вон.
— Эрика! — потрясённо выдохнула Лотта. — Я понимаю, что тебя растил и воспитывал ремесленник, но быть такой мелочной… Ты — племянница двадцать восьмого барона Медных Холмов, а рассуждаешь и ведёшь себя как… как ключница!
— Ну, извините! — Ох, как глаза полыхнули синим огнём. — Почему-то никто из дворян моим воспитанием не озаботился, только разжиревший ткач, который мне, оказывается, вовсе и не отец!
Она встала, досадливо сбросив с колен перчатки. Лотте даже показалось, что она этими перчатками хотела хлестнуть по лицу её, родную мать!
— Простите, много дел, — сухо и отрывисто проговорила Эрика. — Вступать в совершеннолетие — это, оказывается, такая морока… Я заеду на неделе и отвезу вас к нотариусу, чтобы вы переписали доверенность на управление Паучьим Распадком на меня. Отец считает, что мне самая пора учиться самостоятельно им управлять.
Не дожидаясь хотя бы кивка Лотты, она спустилась в переднюю и хлопнула дверью, оставив перчатки валяться на ковре, а пелерину из плотного тяжёлого шёлка — висеть на крючке, хотя вечера ещё были прохладными. Лотта сняла её и сбежала с крыльца, но Эрика уже села в коляску, а всё та же орчиха хлопнула вожжами, пуская застоявшихся лошадей с места в рысь.
Лотта постояла с пелериной в руках, глядя вслед уехавшей неблагодарной мерзавке. Дети! Носишь их — мучаешься, рожаешь — мучаешься ещё больше, и что получаешь? Плевок в лицо! Спасибо, хоть не прилюдно, как злополучная сира Розалия… Хотя представлять себе, как одну из главных излучинских сплетниц хлещут веером по… по морде, да! — было сплошным удовольствием.
Она машинально разгладила васильковый шёлк с вытканными цветами. Эти пелерины вместо лёгких летних плащей вошли в моду буквально только что; портнихи не спали ночами, стараясь успеть с заказами, а у Вебера, разумеется, всегда и всё должно быть самым-самым — самым дорогим, самым модным, самым… Сколько Лотте пришлось выслушать злорадных восхвалений того, как наряжает сир-консорт свою дочурку… Так и лезло из этих песнопений: «А могла бы и ты так одеваться». Что ж, будем считать, будто эту вещицу дочь дала ей поносить. В шутку. Или желая подчеркнуть, как молодо выглядит её мать — поставить их рядом, и со спины будут выглядеть сёстрами. Да, так и говорить. А если Эрика потребует пелерину назад… нет, не может быть. Не настолько же она мелочна?
***
— Ты сердишься?
— Выпороть бы тебя, — тоскливо сказал отец. — Но уже поздно, к сожалению, раньше надо было. И темперамент у тебя матушкин, с этим сложно бороться: сначала делаешь, а думаешь потом. В лучшем случае.
Она шмыгнула носом и ткнулась ему в шею. Тёплая и мягкая, шея немного кололась отросшей за день щетиной, но Эрика мужественно терпела мелкое неудобство, потому что на коленях у отца и в его руках можно было и забыть ненадолго, что ты уже совершеннолетняя, что завтра придётся напустить на себя непроницаемо-скучающий вид и пустым равнодушным голосом требовать от глупой курицы публичных извинений…
— Твой дядя прислал гонца, просил не брать на поединок наёмника.
— Валентин? — изумилась Эрика, даже оторвавшись от уютной и вкусно пахнущей отцовской шеи, чтобы посмотреть ему в глаза. — Как он успел?
— Да нет, конечно, Норберт.
— Он же жрец, — ещё больше удивилась она. — Хоть и отец-наставник в обители Аррунга. Он не может участвовать в светских поединках.
— Он привезёт тебе породистого защитника, чтобы родня сиры Розалии не фыркала по поводу наёмников, а твоё имя не трепали зря, — с тяжким вздохом объяснил отец. — Будто, дескать, никому ты без моих денег не сдалась.
— Знаешь, у меня такое чувство, будто и правда не сдалась, — горько отозвалась она. — Одни… сиры Кошаки кругом.
— Ничего, — заверил её отец, — вот я пущу слух тут и там, что не даю за тобой никакого приданого, и сиры Кошаки сразу потеряют к тебе интерес. Останутся приличные молодые люди, знающие, что ты просто наследница небольшого имения. Или хочешь не совсем человека? Квартерона вроде Эрлана? Детки пойдут красивые…
Эрика засмеялась и опять ткнулась носом в отцовскую шею. Дядя Норберт плохого бойца не привезёт, так что об исходе поединка можно не волноваться. И после победы её защитника она скажет так, чтобы слышно было даже в ратуше, не то что на площади, чётко и безаппеляционно: «Мой отец — Пол Вебер!»
А для самых непонятливых можно и Ночную Семью нанять.