Лес не желал слушать угроз: из-под корней выбросил тонкие острые побеги и навылет пронзил грудь младшего царевича. Драгомир сдавленно ахнул, оказавшись насаженным на стебель-копье, словно мотылек на булавку, с губ его пролилась кровь. Но он, зная, что на него смотрят сзади, вскинул руку, предупреждая вмешательство дракона.
Руун внимательно смотрел, прикусив губы, но не двинулся с места. Перепуганная Грюн прижалась к нему сбоку.
— Я сожгу тебя… если ты… не отпустишь моего отца… — упрямо сделал несколько шагов вперед Драгомир, держась руками за побег в своей груди.
Огонь завладел всем его телом — и поменял окраску с рыжего на зеленоватый. Языки пламени взвивались всё выше, слепили, рассыпали вокруг себя искры, играли с радостным предвкушением и живостью. Драгомир старался не морщиться, пусть кожа на лице покрылась волдырями, а видневшаяся в дырах расползающейся одежды почернела. Он шаг за шагом приближался к тому месту между могучих корней, где прежде располагалось ложе Лесного владыки.
— Отпусти Яра!.. Отпусти Сильвана!.. Я приказываю тебе! — шептал осипшим голосом Мир. — Слышишь? Я приказываю тебе! Подчинись!..
Новые и новые побеги взрывали землю, все набрасывались на Драгомира, оплетали с головы до ног. Мясистые стебли лопались, выпуская тягучий сок, пытаясь погасить огонь. Но даже спеленатый, как гусеница в коконе, Мир продолжал удерживать пламя. Лес безмолвно бесился от страха. Побеги проткнули тело сотней, тысячей ран, но огонь не затухал, а делался сильнее, яростнее. Пламя перекинулось даже на сами побеги, понеслось по ним к корням, угрожая поджечь самое сердце Дубравы…
Руун не шелохнулся, пусть внутри всё сжалось от чужой боли. Он закрыл Грюнфрид глаза своей ладонью, и рука сделалась мокрой от льющихся слез.
— Что происходит?! — сбежали по лестнице Тишка и Милена. Одного взгляда хватило, чтобы понять: — Мирош?! С ума сошел?!! Руун, почему ты не остановил его?!
Ужаленный пламенем и волной чужой боли, проникшей по невидимым нитям, Лес беззвучно взревел. И сжал плети кокона сильнее, выпивая пока еще живое тело досуха — до пыли, до праха… Меньше минуты — и после младшего царевича не осталось даже кусочка кости, только клочки от прожженной одежды.
— Где? Где он? — прошептал пораженный Светозар.
Милена кинулась на коленях обшаривать землю между корней:
— Почему он исчез? Как так? Как же так может быть?..
И снова начались бесплотные попытки достучаться до Леса, иногда в прямом смысле слова. Теперь, когда Лес удерживал уже троих пленников, Милена и Евтихий не могли себе позволить передышку ни на минуту. И всё-таки их сил и знаний не хватало, чтобы совладать с могущественным бездушным существом, каким был Лес, бессердечным, не ведающим милосердия и жалости — каким он стал без своего хранителя.
…Спустя трое суток, проведенные без сна и отдыха в подземелье, старшие Яровичи испугали Лукерью своим загнанным видом.
— Ты хотя бы заставлял их есть, — ответила она со вздохом на извинения Рууна.
Дракон устал повторять всем, что от них требуется только терпение. Нужно ждать — столько, сколько понадобится. Сейчас битва идет в таинственных недрах самого Леса, все их попытки докричаться бесполезны и даже мешают.
— А я вот сначала помогала Щуру увезти из города детей на тот берег Матушки, — негромко рассказывала Лукерья Марру, примостившись рядом на толстом корне. Вдвоем они причесали и споро заплели косички совсем растрепавшейся Груше, от усталости заснувшей сидя между ними. — Потом битый час уговаривала баб ехать следующими, но тут из-за туч проглянуло закатное солнышко, и все обрадовались, разбежались по домам, наводить порядок. В общем, зато детишки на лодках покатались, пока родители без помех убирались во дворах… Щур на меня ворчал, что вообще зря нехристей от дел оторвали, а я-то что? Это его же была затея, я только помогала, чем могла. Вот… А потом к Красимиру стали приводить и приносить раненых и увечных. Томка-то держал щит, но в деревнях вокруг крепости тоже люди были, от урагана много народа пострадало. Впрочем, в городе тоже. Особенно после, когда стали завалы разбирать… Ладно до смерти никого не пришибло, уже хорошо. А то, вишь, оживлять-то, оказывается, теперь некому!
В подземелье зачастили заглядывать переживавшие лешии, водяные и русалки, ладно хоть по очереди, а не всей гурьбой. Заботливая Лилька устроила в уголке постели, шуликуны приволокли одеяла и набитые душистыми травами тюфяки, а то Тишка уж так свалился, заснул прямо на земле.
…Руун очнулся в полумраке и тишине, среди размеренного сопения. С одной стороны к нему притулилась Милена, даже во сне из закрытых глаз царевны лились слезы, а губы что-то шептали. С другой стороны примостился Светозар, свернулся калачиком. На животе дракона раскинулась согревшаяся Грюн. На сводчатом потолке сонно возились сбившиеся в кучку жуки-светляки, едва-едва мерцая.
Пусть сюда не проникал солнечный свет, но по собственным ощущениям, которые ему никогда не врали, Марр понял, что снаружи наступило время рассвета. Несмотря на раннее утро, измученное волнениями семейство крепко спало. Руун тоже не отказался бы подремать еще немного, но что-то его разбудило. Осторожно привстав и переместив Грушу на Светозара, дракон огляделся — и понял, что же именно случилось.
— Сильван? — прошептал он, так как голос пропал из-за вставшего в горле комка.
Между корнями главного дуба лежали в обнимку два тощих бледных тела, одно укрытое волной белых с сиреневым отливом волос, второе под рассыпавшейся копной золотистых кудрей с тонкими зелеными прядями.
Руун на радостях чуть ли не на четвереньках выбрался из спального уголка подземелья, недовольно зашевелившегося под лоскутными одеялами из-за его барахтаний.
— Сильван?! — не верил своим глазам Марр.
Он подлетел к парочке, схватил в охапку мага. Опомнился, положил его, безвольного, сонного, теплого, на место. Стянул с себя кафтан и длинную рубаху — кафтаном укрыл златовласого эльфа, рубаху надел на некроманта. И больше не выпускал его из рук, обнимал, негромко смеясь, целовал в лицо, в шею, ухо… Пока не получил оплеуху. Сильван, из-за тряски разлепивший глаза, состроил недовольную рожицу, зашипел на осчастливленного дракона:
— Не смей меня целовать на глазах у моей жены!
Но так как маг сейчас был слабым, как новорожденный котенок, Руун на оплеуху нисколько не обиделся.
— Ты помнишь меня? — на всякий случай уточнил Марр.
— Тебя забудешь! — проворчал Сильван. Недовольно скривился: — Поставь меня на землю! И почему ты опять полуголый?
— Что происходит? — заморгал на тусклый свет жуков Яр. Он приподнялся, опираясь на руку, зябко кутаясь в одолженный кафтан.
— Папка? — высунулась на шум из-под одеяла Милена. завизжала, вскочила, понеслась обниматься: — Папка!!!
Сестру опередил Тишка, схватил отца первым, тот лишь смеялся и пытался мягко отбиться от поцелуев куда попало:
— Перестаньте! Ну что с вами такое? Будто век меня не видели!
Лукерья подходить не спешила, как и Грюн. Обе остались сидеть в уголке, обнявшись друг с другом, пряча от всех неудержимые слезы облегчения.
— А где Мирош? — опомнилась Милена, заоглядывалась, будто они могли не заметить младшего братишку под каким-нибудь корешком. — Разве он не вернулся вместе с вами?
Обведя подозрительно притихшее семейство пристальным взглядом, Яр потребовал объяснений. Выслушав сбивчивый рассказ, шикнув на перебивавших друг друга старших сына и дочку, Яр решительно встал на подламывающиеся от слабости ноги, застегнул болтающийся на нем кафтан.
— Лес?! — заорал он. — Немедленно отвечай! Я приказываю тебе! Верни Драгомира!
Кажется, им пришлось напряженно ждать и вслушиваться в звенящую тишину больше минуты, прежде чем раздался беззвучный ответ:
«Драгомир?»
— Лес отозвался! — обрадовалась было Милена.
«Кто это?»
— Мой сын! Верни моего сына, ты, гора трухлявых гнилушек! Проклятый безмозглый слизняк! Верни его! — взорвался Яр, заколотил кулаками по стволу главного дуба и несколько раз пнул. Но это не помогло, Лес продолжал недоумевать: