Господи, да пусть все болотные тролли сами себя перегрызут, ей-то какое дело?! Элиза со вздохом отложила книгу и всхлипнула.
По брусчатке двора простучали копыта. Элиза кинулась к окну.
Всадник уже спешился, она увидела только, как конюх уводил в сторону конюшен потрясающей красоты гнедую кобылу. Тонконогую, звонкую, быструю норовистую лошадку под черным седлом с серебряной отделкой. Кобыла фыркала, косила глазом на парня – а ты достоин водить Меня за уздечку? Посмотрим еще, как справишься…
Вряд ли на такой лошади прибыл кто-то из сторожей. И вряд ли так быстро пропустили простого посетителя.
Элиза спустилась вниз. Арест так арест. Уже все равно. Она не станет оттягивать неизбежное.
В гостиной стоял элегантный невысокий господин в черной форме с серебряным аксельбантом и смотрел на портреты фрейлин императрицы Изольды. Они, кажется, виделись…
«Стоять!» - эхом прозвучало в ее памяти.
Шаг Элизы стал тверже, внезапно для нее самой. Стук каблуков по паркету звучал громче, чем прилично для девушки из общества – но при чем тут приличия?
В ней поднималась незнакомая, жгучая, клокочущая ненависть.
Я не звала тебя. Ты здесь не гость.
Прекрати смотреть на МОИХ дам!
Господин обернулся к ней. На доли секунды Элизе показалось, что вокруг него растекается рваное облако темноты, окутывает залитую солнцем комнату, течет в ее сторону…
Элиза моргнула, и наваждение пропало. Никакой тьмы, просто в глазах потемнело от злости. А перед ней – совершенно обычный человек. Почти обычный.
Темные волосы уложены в идеально ровную прическу, лицо чисто выбрито, на мундире ни пылинки, сапоги блестят, как будто секунду назад по ним прошлась щетка чистильщика. Такой безупречности не мог добиться ни один из известных Элизе светских львов. Ее визитер был скорее парадным портретом, чем живым существом.
Говорят, врачи считают чрезмерную аккуратность тревожным симптомом.
Господин вежливо поклонился Элизе.
- Здравствуйте, сударыня, - мягко поздоровался он хорошо поставленным глубоким баритоном, - я Георг фон Раух, кавалергард Его Величества. Примите мои соболезнования.
«Предотвратил попытку покушения… Зарубил на месте… Цепной пес императоров…» - эхом отдались в ее памяти перешептывания слуг.
И черное на алом. Запах крови, бой часов, закат…
Вместо ответа на приветствие, вместо заученного учтивого поклона, даже вместо крика: «Вы?! Соболезновать? С ума сошли?!» Элиза, снова удивив даже сама себя, почему-то сказала:
- Вам должно быть лет пятьдесят, если я не ошибаюсь. Очень молодо выглядите.
Они были почти одного роста. Элиза смотрела на него в упор, не моргая. Ее взгляд – ненависть, вызов, отчаяние, разбивался об утонченную вежливость.
- Повезло с наследственностью, - едва заметно улыбнулся фон Раух. – Я пришел сообщить, что с вас сняты все подозрения. Павел Николаевич действовал один, вы действительно ничего не знали об его планах. Наказание за покушение на высшее должностное лицо в империи – гражданская казнь, она была совершена. Все его имущество подлежит конфискации, подробный перечень в уведомлении. Еще раз – мои соболезнования. Все конфискованные бумаги и личные вещи вашего отца вам вернут.
Он протянул Элизе длинный плотный конверт, коротко поклонился и направился к выходу.
Проходя мимо, фон Раух снова бросил взгляд на портреты.
Элиза остро пожалела, что в руке нет пистолета. Очень хотелось выстрелить в затылок, точно в основание короткой косички его щегольской прически. Она и не знала, что может – вот так. Ярко, до мелочей представить звук выстрела и отдачу пистолета. Брызги крови и мозги разлетаются по стенам и попадают на портреты, становясь языческой жертвой прекрасным мертвым дамам… И фрейлины довольно улыбаются ей искусно прописанными лицами.
Фон Раух не обернулся, только чуть дернул головой, как будто на затылок сел надоедливый комар.
Секунд через десять после его ухода Элиза с трудом разжала сведенные судорогой пальцы, заломившие край конверта, и развернула уведомление.
На официальной бумаге не было ни слова о том, что теперь с Павлом Луниным. Гражданская казнь – это лишение дворянства, переломленная шпага над головой, и казненный становится никем. Это даже не смерть, мертвого можно вспоминать, его имя остается в сословных книгах, есть могила в фамильном склепе, есть день поминовения. После гражданской казни человек стирается целиком, не «был – и нет», а просто «нет». Так стерли старшего сына императрицы Изольды за попытку покушения на царственную матушку… Теперь и Павла Лунина стерли, как мел с доски.