Этап большой. Я заметил вагонов пять с железными прутьями на окнах. Значит, будут и товарищи. Может быть, много.
В вагоне тесно, сонно. Я иду, спотыкаясь о чужие ноги и туловища. Всюду храп, сон и звон цепей. Свеча. Чей-то вскрик вдруг прорезывает воздух. На меня вскидываются выпученные, сумасшедшие глаза. Я вижу нос с запекшейся кровью, умную лысину, лицо нежное, барское.
— Убийца-интеллигент, — пронизывает мысль.
— Был... был... да, был... а теперь ничего... Что ничего? — шепчет он безумно и вдруг бухается в ноги.
Рядом кто-то цинично ругается. Гремят цепи.
Арестант-интеллигент ползает передо мной на коленях и хватает меня за полы.
— Ну, был барин, а таперь — хря! — озлобляется на него солдат и толкает ногой.
Тот растерянно подбирается и глядит на меня испуганным взглядом.
— Был... был...
Поезд трогается.
— Где политические? Тут политические? Можно к ним? — спрашиваю я у солдата в дверях. Он спит.
— Да, да. Можно. Можно... — бормочет он устало и провожает меня сонным, тяжелым взглядом... В вагоне душно.
— Вот еще один! — слышу я впереди нежный и протяжный голос.
Передо мной тонкая, прямая фигура девушки в белом... Я протягиваю ей руку. Но она глядит на меня так страшно раскрытыми, точно застывшими в испуге глазами, что рука опускается...
— Что? что-нибудь случилось? — спрашиваю я, озираясь кругом.
Она криво усмехается.
— Ничего, здесь политические.
В отделении тесно. На шесть мест тринадцать человек. Я четырнадцатый. Спят всюду — сидя, скрючившись, на лавках, на вещах, наверху. Поезд качается, и все дребезжит. Девушка стоит, прислонившись к косяку. Лицо у нее бледное, восковое, чуть трепещет при свете фонаря. Глаза серые в измученных синих орбитах смотрят по-прежнему с застывшим испугом. Она уступила место другим и ждет очереди.
— Я старая эсерка. Из Одессы. Ссылают в Архангельскую. Да, на пять лет... — отвечает она односложно, постыло на мои слова и не шевелится. Светлая косичка выпадает из-под платка. Она старается спрятать ее тонкой белой рукой. На лице нетерпеливые складки. Я хочу устроить ее удобнее.
— Не надо, не надо! — останавливает она раздраженно.
Мимо нас протискивается арестант из соседнего отделения, уголовный, и гремит кандалами. Они ходят все время, потому что около нас клозет.
Другого места нам нет. В клозете большое окно из офицерской, куда глядит все время солдат. Я взглядываю на девушку и не смею сказать ей, что я думаю о том, как она должна страдать здесь. Где уж тут думать об удобствах.
Убийца-интеллигент, безумно выпучив глаза, вдруг останавливается перед нами и шепчет свои безумные слова:
— Был... был... а теперь что? Теперь что? Теперь ничего. Каждый плюнь, толкни... и ничего. Я и говорю, ничего... был... был...
Девушка точно с болью отрывается от него и говорит:
— Тут есть один. Ссылают в Якутку. У него ни белья, ни денег. Считает себя, кажется, анархистом-коммунистом... Чем бы помочь?
— У меня есть белье! — предлагаю я, обрадовавшись движению.
— Так давайте.
Она тоже рада, и мы оба в тесноте на полу разворачиваем мой чемоданчик.
— Так нельзя, товарищи... — протягивает из угла низкий уверенный голос.
— Что нельзя?
— Солдаты не позволяют передавать. Еще отнимут потом. Тут можно передать незаметно, идите сюда, товарищи.
Мы повинуемся.
— Надо найти его узел. Скорее спрятать.
— Я найду! — говорит другая, подымая усталую, растрепанную голову. Все отделение вдруг оживает.
— Ах, вы не спите?
— Нет, я не сплю. Я все время так сидела, все смотрела.
— Я тоже не сплю. Странно это, чорт возьми! — говорит рядом со мной еврей и тоже помогает нам.
— Надо его будить. Что — он спит? — ворчит кто-то.
— Где его узел?
Рыжая девушка будит анархиста.
— Николай, Николай! Да проснитесь же! Вам белье дают. Надо спрятать.
Она вытаскивает узел из-под его головы, чтобы разбудить его, но голова, не прерывая храпа, падает на скамейку, точно оцепеневшая, и спит. Он совсем молодой, без бороды, без усов...
Я заговариваю о политике. Мне так много хочется рассказать им, узнать, что они? Но все точно удивленно глядят на меня и молчат. Мне становится неловко, точно я заговорил о покойнике в доме, где он лежит.
Ровный голос из угла пробует поддержать разговор. Но девушка нервно перебивает: