Навестили и вечную святыню здешних мест - дом Волошина. Там работает ленинградский текстолог и литературовед Виктор Андроникович Мануйлов, человек добрый и бесконечно преданный литературе. Живет в Ленинграде, в коммунальной квартире, один, живет кое-как, но всегда в волнениях и бегах как бы сохранить бесценные страницы того, что никто сейчас не хочет печатать. Здесь он спасает от забвения волошинское литературное наследие. Макса Волошина ведь в советское время почти не печатали. Волошин-художник тоже забыт. В мастерской его, как всегда, 4-5 человек, списывают волошинские стихи. Молодежь. Прекрасная школа для молодых - Волошин, Цветаева. Эти чувствовали эпоху обнаженными нервами. Им не верить нельзя. Не удивительно, что их не публикуют в советской России. Слишком многие мифы рассеялись бы при одном соприкосновении с их поэзией.
Мы с Лилей привезли двухтомник Волошина, напечатанный на машинке с какого-то самиздатовского издания. Мануйлов сразу определил, что первоисточник - те тома волошинских стихов, что лежат в Доме с 1923 года. Предстоит сверить строку за строкой оба наших тома и выправить текст, дурно перепечатанный машинисткой. Какое это диво: в стране, где издательское дело контролируют сотни и тысячи чиновников, где типографии, бумага, редакции в руках правительства, где цензура недреманным оком глядит за каждым словом люди вновь и вновь от руки переписывают стихи опального поэта, перечитывают, переплетают, хранят как величайшую ценность. И так вот уже 180 лет, с Радищева. Кажется, нет ни одной страны в мире, где бы так долго и упорно народ, совершенно неспособный добиться свободы печати, хранил и лелеял печать тайную, подпольную. И в том числе главную гордость России ее литературу (Волошин, Гумилев, Ахматова, Цветаева, Мандельштам, Замятин, Булгаков, Бердяев, Набоков, Платонов, Ходасевич, Д. Самойлов и многие др.).
Мастерская в доме Макса Волошина. Высокая каменная призма с узкими, вытянутыми окнами на море. Стены увешаны картинами самого Макса и его современников. Полки с книгами до самого потолка. А на одной из стен белая голова египетской богини Тамах, которой поэт посвятил немало стихов. Тут музей, но музей, полный жизни. Каждый день в 11 утра по внешней деревянной лестнице поднимаются к дверям мастерской люди. По одежде тут никого не различить: все в легких сарафанах, джинсах, майках. Обувь оставляют у входа. Хозяйка стара и больна, гостей принимает Виктор Андроникович Мануйлов. Я с каждой встречей проникаюсь к нему все большим уважением. Это он выверил по оригиналам 4 тома стихов и 4 тома статей М. В. Мы рассаживаемся на скамьи за деревянный некрашеный стол, за которым когда-то работал Волошин, и каждый получает от Виктора Андрониковича по тому. Одни просто читают, другие списывают стихи.
Моя соседка, женщина лет 40, явно торопится дочитать том с биографией поэта. Ей надо бежать покормить ребенка, а завтра она уезжает. Наш разговор отрывист, но я успеваю узнать, что она из маленького городка в Казахстане. Она нашла в библиотеке какое-то упоминание о Волошине и нарочно приехала сюда, чтобы прочитать его стихи. В свои сорок она заочно заканчивает институт в Ташкенте (очевидно, филологический факультет). Работает в учреждении, о котором нельзя говорить. Тюрьма, очевидно, или воинская часть. Мне хочется понять психологию этой малоинтеллигентной и малообразованной дамы, которую стихи официально преданного забвению поэта заставили совершить столь далекий вояж. ("А Ленин ничего не писал о Волошине? Ведь писал же он о Толстом. Может быть, дал какую-нибудь опенку?..")
В перерывах между чтением, охами и ахами дама успевает сказать: человек рождается дважды. Вот и она делает попытку родиться второй раз. Но где взять книги, которые бы объяснили ей, что и почему нехорошо в ее жизни (что НЕхорошо - она уже поняла). Она с удивлением слышит новые для нее имена: Цветаева, Мандельштам, Ахматова. Я советую ей прочитать некоторые стихи Волошина, и она буквально потрясена "Россией" и "Государством". Назавтра она уедет к себе в Казахстан, и узкая щель, через которую пробил я к ней луч правды, сомкнется опять. Сумеет ли она найти дорогу к истине? И как это интересно, что общественные закономерности в наш, такой материалистический век, открывает людям поэт, поэзия.
Вторая женщина, которая читает стихи рядом со мной, - инженер из Луганска. Она прочитала воспоминания Миндлина о Волошине и тоже специально приехала в Коктебель познакомиться с Волошиным. Она решила задержаться на 10 дней тут, чтобы успеть переписать его стихи. Давно уже дела людские так меня не радовали. Человек едет за словом, ищет слова правды. Это почти недостоверно прекрасно.
5 сентября
Я выступил в доме Волошина с чтением глав из книги о Вавилове. Слушало человек 20, в основном люди мне неизвестные, вероятно, друзья вдовы Волошина Марии Степановны. Сама она сидела в кресле прямо напротив меня. Никогда прежде не бывал в доме Волошина ночью. Свет погашен и только на столе передо мной - яркая лампа. Мастерская в таком освещении выглядит особенно волнующей, таинственной. Слушали два с половиной часа, затаив дыхание. Но разницу в восприятии все-таки уловить удалось. Одни взволнованно жали руку, говорили, что это им важно, нужно. Виктор Андроникович Мануйлов, сам историк с большим опытом собирания и сохранения духовных богатств, сказал мне: "Это значительно!" Но были и такие, кто постарался показать во время чтения, что книга им не интересна, позиция автора чужда (поэт Хрустов и др.). Ну, что ж, обнажая столь жгучие и драматические страницы Истории, было бы странно не встречать врагов правды. Горькая, неприятная, обвиняющая, она, эта правда, воистину колет глаза кое-кому. Особенно резко разошлись слушатели, когда я в конце стал говорить о вине поколения Вавилова, и о его собственной вине. Пожилые, вслед за Марией Степановной, заявили, что о вине Н. И. говорить нельзя, но молодежь соглашалась со мной. Да, то поколение не сможет уже признать себя виноватым. Всегда хочется думать, что зло вне нас. Надо родиться потом, чтобы эту трагическую вину увидеть, понять и спокойно взвесить на исторических весах.
10 сентября
Ездили в Старый Крым на экскурсию. Домик Александра Грина спартанская, почти нищенская обстановка. Писатель умирал в бедности - его не печатали. Друг жены Грина, Нины Николаевны, Юлия Александровна Первова, биолог из Киева, рассказывала: в 1941 году Нина Николаевна осталась с умалишенной матерью в Ст. Крыму после прихода немцев (эвакуации организованной тут не было). Чтобы прокормиться, она вынуждена была поступить корректором в типографию немцев. За это ее после возвращения наших осудили и продержали в лагере 10 лет. Вернувшись, она попыталась восстановить дом, где в 1932 году умер ее муж - Александр Грин, сделать в нем музей. Но дом принадлежал первому секретарю райкома партии, некоему Иванову, который использовал его в качестве курятника. Четыре года продолжалась борьба одинокой женщины против всесильного Иванова. Он поочередно отметал все распоряжения сверху, вселял в домик Грина районный архив, директора школы. Он клялся, что Грин, о котором в Литературной энциклопедии сказано, что он - реакционер и чуждый элемент, никогда не будет иметь в Ст. Крыму музея. Шестнадцать инстанций занимались этой проблемой. Домик удалось отстоять, отремонтировать. Старая женщина, получающая пенсию 21 рубль в месяц, жила в домике и несколько лет принимала ежедневно до ста экскурсантов. Местные власти клеветали на жену Грина, распускали слухи, что она бросила мужа за два года до его смерти. Когда же она умерла (в сентябре 1970 г. на 76 году жизни), то три дня тело ее лежало в доме, но местные власти не давали разрешения на похороны Нины Николаевны в ограде, где были уже похоронены ее муж и ее мать. В отместку за спасение памяти выдающегося писателя его жена была брошена в яму на краю деревенского кладбища.