18 апреля
Христос воскрес! Сегодня пасхальное воскресенье. Если даже правы те, кто утверждает, что никакого Христа не существовало, то нельзя не признать, что перед нами восхитительная сказка, поэтическая и благородная. А философия Евангелия - вершина нравственной мудрости. За две тысячи лет мир ничего не придумал выше в плане нравственности и теории общежития.Утром с семьей С. гуляли по окрестностям. Вышли в лес, к Москве-реке. Солнце, бодрящий весенний воздух, беготня и смех детей (у С. их двое). Одна беда: куда ни пойдешь - везде высокие дощатые заборы правительственных дач. Господ еще нет, они приедут летом, но лакеи уже тут. Один такой лакей с револьвером на поясе пытался задержать нас, когда мы шли вдоль берега к Троице-Лыковской церкви (ее золотой купол был нашим маяком во время прогулки). "Здесь нельзя ходить!" Мы не вступили на территорию дачи (помилуй, Бог!), но даже и рядом проходить нельзя, ведь у господ здесь своя купальня, своя лодочная станция.
За рекой - Серебряный Бор, место отдыха масс. Но те, что за забором, с массами смешиваться не любят.
20 апреля
Получил вести, что Солженицын много работает. Его роман "Август 14-го" разослан первочитателям со специальным письменным предуведомлением автора, в котором Солженицын просит никому не давать читать рукопись и запрещает ее копировать и передавать в Самиздат. По замечаниям первочитателей он уже переработал десять глав. Такое трудолюбие и отзывчивость на взгляды читателей весьма привлекательны. К сожалению, Александр Исаевич не всегда радует своим поведением и взглядами. Религиозный писатель А. Э. Краснов-Левитин, человек, отсидевший за свои религиозные убеждения многие годы в лагерях и тюрьмах, рассказывает. Он пришел просить А. И., чтобы тот выступил с письмом в защиту недавно арестованного "за политику" Буковского. Солженицын ответил, что считает писание писем делом, не достигающим цели. Его письмо, озаглавленное "Так мы живем", сыграло свою роль в освобождении из психушки Жореса Медведева. Но, подписывая все новые и новые письма, человек приводит свое имя к полной инфляции. "А Сахаров?!" - воскликнул Краснов-Левитин. И услышал спокойный голос А. И.: "Подпись Сахарова уже давно ничего в общественном смысле не весит". О себе А. И. сказал без лишней скромности, что его дело "на века". И вообще выразился в том смысле, что люди индивидуального творчества создают более долговечные ценности, нежели те, кто пытается действовать скопом.
21 апреля
Из шуток нового времени: "Что лучше, иметь близких родственников на Дальнем Востоке или дальних родственников на Ближнем?"
Провинциальный хирург, бывавший у меня в доме, прислал мне подарок два тома Гамсуна, сборник рассказов Камю и книжечку Моруа "Париж". Почему он может приобрести эти книги в Караганде, а я не могу достать их в столице? Торговля книгами, как и торговля другими товарами, давно превратилась в фикцию. Торговли нет, есть распределение. На прилавках магазинов - мусор, который никому не нужен. Всякая же хорошая книга либо продается из-под полы спекулянтами, либо распределяется среди высокопоставленных чиновников посредством специальных бланков-заказов.
26 апреля
Моя коллега, женщина лет сорока, жалуется на 18-летнего сына, студента. Парень по отцу - еврей (по паспорту русский). Все его мысли вот уже три года сосредоточены на отъезде в Израиль, учит иврит. Мать без ума любит сына, кроме того, он единственный внук у трех или четырех бабушек и любимый племянник многих теток. Мать расспрашивала меня, насколько реален выпуск такого юноши за границу. Я сказал ей, что она имеет право не дать согласия на его выезд. Но она сказала, что не может отказать в согласии, т. к. не знает, где он будет счастливее. А вдруг - там...
Эта проблема - выезд части евреев в Израиль - обернется трагедией еще для многих семей. Семьи раскалываются не только по национальному признаку, но и просто по складу характера, по строю души.
27 апреля
Дал редакторше ответы на полсотни вопросов цензора. Редакторша отправилась "туда" и вернулась грустная. У цензора есть еще вопросы. Почему же он не дал их с самого начала? Они носят политический характер, а о таких вопросах цензор докладывает начальству, а не редактору. Напряженно думаю, какая еще осталась "крамола" в моей несчастной книжке, из которой редактор выдрала, кажется, абсолютно все (нет, не протестующие!) мысли-сомнения, мысли-недоумения и вообще мысли.
28 апреля
Встреча с акад. Леонтовичем Михаилом Александровичем. Вовек не видать бы мне этого знаменитого физика (в Большой Советской Энциклопедии о нем понаписано строк 25, с портретом), если бы не познакомила нас инспектор медотдела МВД Шах. Осердясь на меня за мои хлопоты о заключенном Галанскове, ткнула она пальцем в "Дело" и заорала: "Вот еще один лезет не в свое дело!" Это было письмо академика Леонтовича министру внутренних дел. Ответ академику, составленный все той же Шах, гласил, что у Галанскова ремиссия и он выписан на работу. Еще одна ложь. Не добившись ничего от мадам Шах, решил я познакомиться со своим товарищем по несчастью, позвонил Леонтовичу. Он пригласил приехать к нему домой. Дом неподалеку от института им. Курчатова, один из тех добротных "академических", какие строили при Сталине для высокопоставленных технократов. Просторная, но какая-то запущенная, лишенная женского присмотра квартира. Мебель громоздкая и обшарпанная, которая считалась очень модной в 40-х годах. Окна без занавесей. Старая обувь валяется в кабинете академика и в прихожей. Лыжи, рюкзаки. Обстановка удивительно простая. Сам - худой, спортивного вида (я бы сказал - предельно узкий, в фигуральном смысле слова) человек. Принял любезно, живо беседовал, очень прост, демократичен. Простая домашняя, без претензий, одежда. Речь очень ясная, точная. Весь без какой-либо аффектации. Договорились идти вместе к министру и просить, чтобы Галанскова все-таки прооперировали. Потом заговорили о судьбах науки. Он рассказал, как пытались повторить лысенковскую сессию в 1949 году в физике. Все шло к разгрому физики на идеологической основе. Д-р Штамм позвонил Берии, и тот сказал "Отставить, это мешает решению проблемы", и физики были спасены от идеологической чистки. "Проблема" касалась атомной бомбы и других атомных дел. Но самая интересная для меня часть разговора относилась к Сергею Ивановичу Вавилову. Леонтович с ним дружил. С. И. рассказал о своих разысканиях о Лавуазье. Оказывается, к Лавуазье как директору Парижской Академии наук несколько раз попадали работы по химии и физике, написанные неким доктором Маратом. Статьи были, по словам С. И., "патологические", т. е. завиральные, и Лавуазье их со всей твердостью ученого изничтожал. Когда же совершилась Великая революция, неудачливый химик, но радикальный революционер Марат припомнил откупщику Лавуазье свой бывший позор. Сергей Иванович говорил Леонтовичу, что видит аналогию этой истории в судьбе своего брата. Роль Марата сыграл на этот раз Лысенко.