С миссис-хмурящейся-с-порога-Роджерс у него были очень странные отношения, и они же были, пожалуй, лучшими из всех, которые Баки только мог припомнить. Даже с собственной матерью ему было тяжелее. Миссис Барнс была крайне эмоциональной и властной женщиной. С миссис Роджерс всегда было тепло и просто. И понятно. Если она злилась за что-то, то всегда ледяным тоном объясняла, за что, и какое последует наказание. И ни у него, ни у Стива не возникало ни единой мысли и желания спорить. Спорить с железной, совершенно несгибаемой миссис Роджерс было бес-по-лез-но.
А ещё Баки часто думал о том, что она, пожалуй, медсестра от Бога. Она и его кое-чему научила. “Раз уж ты свалился на нашу голову”, - добавила она тогда.
- Давай свои яблоки, - сказала, наконец, миссис Роджерс, и Баки расцвёл. Потащил сумку с плеча. - Снова наворовал? Послушай меня, чертёнок, рано или поздно тебя поймают, и ты получишь всё, что тебе причитается за подобные выходки.
И Баки снова хмыкнул и улыбнулся. Она не ругала его, не совестила и не спрашивала - почему и зачем, - а просто предупреждала о последствиях. Он и сам бы не смог ей ответить, зачем делает это. Всегда - только для Стива. Из-за Стива. Чтобы рассказывать потом страшным полушёпотом и смотреть, как удивлённо и волнующе округляются у Стива глаза, как влажно блестят в неверном свете масляной лампы, как играют на коже длинные тени от пушистых ресниц.
Баки был из вполне себе приличной семьи и мог позволить купить себе яблок. И никогда не пользовался этой возможностью, в темноте перелезая через чужой забор и убегая потом от собак. Однажды его даже укусила одна за лодыжку и порвала штаны. Стив потом зашивал и ругался на его безголовость. Но надо отдать должное, зашил так умело, что сразу было и не понять, где же оно порвалось.
- Стив ещё не вернулся?
- Скоро будет, - коротко ответила миссис Роджерс. - Сегодня в редакции. Мистер Леонардо наседает на него, заставляя рисовать дополнительно и как обычно за гроши.
Баки сжал кулаки. Он видел этого Леонардо Перрелли. Никакой он не мистер и не сэр, именно что чёрт. Черноволосый и толстый итальяшка. Он платил Стиву очень мало, по несколько центов за картинку, но тот никогда не жаловался и не отказывался поработать дополнительно. Им с матерью и правда нужны были деньги.
4.
Спустя каких-то полчаса по небольшой уютной квартирке Роджерсов расплылся пахучим облаком аромат сдобного яблочного пирога, сидящего в духовке.
- Выключи через десять минут и укрой полотенцем, - распорядилась миссис Роджерс. - Тушёные овощи на плите. Если Стив вспомнит про свечки - они в верхнем ящике справа, у дальней стенки. На комоде мой подарок, и… Не утопи, пожалуйста, моего мальчика завтра, когда поедете на Кони-Айленд? Я вернусь только к ночи.
Баки вскинул брови в удивлении, на что миссис Роджерс, уже обутая в изящные и очень простые при этом туфли и готовая к выходу на смену, наконец улыбнулась и потрепала его по непослушному вихру мягких тёмных волос.
- Конечно, я в курсе, Стив мне все уши прожужжал, как хочет на пляж. Так что будьте осторожны, иначе я возьмусь за тебя всерьёз, мистер. И поздравь его за меня тоже.
Баки кивнул, и миссис Роджерс вышла и закрыла за собой дверь. Почему-то сердце колотилось в груди оглушающе часто, а ладони резко вспотели, словно его застали за одной из тех вещей, о которых Баки предпочитал никому не распространяться. Баки подошёл к комоду и посмотрел на аккуратно сложенный в стопку новенький, сшитый из светлой зелёно-синей ткани плавательный костюм. Короткие шорты и рубаха, чтобы не обгореть. Он улыбнулся, собрал вещицы в руку и поднёс к носу. Со вкусом затянулся характерным запахом новой ткани. Из вещей выпала небольшая бумажка, видимо, записка, и купюра. Целых пять баксов. Баки трепетно убрал её обратно в бумажку, успев зацепиться глазами за ровные рукописные строчки “не отказывай себе ни в чём”, и отложил обратно на комод. Пять долларов, подумать только. Целых пять долларов. Это очень щедрый подарок, и он уже нафантазировал о том, как закормит Стива сладкой ватой или даже мороженым. У него, между прочим, тоже были кое-какие сбережения. А потом он снова посмотрел на вещи в своих руках и поднял их к лицу, к гладкой пока ещё щеке. Потёрся на пробу. Приятно. Очень скоро эта ткань будет касаться Стива. Пропахнет Стивом насквозь, его солёным, вкусным потом и привычной сдобной сладостью тела. Будет скользить, касаться и собираться в нежной подмышечной впадинке. Будет облегать пах, тереться о… на этом месте Баки себя одёрнул и принудил положить вещи туда, где взял, сложив так же аккуратно, как было. Это лето странно, очень странно влияло на него. Оно словно плавило его мозг, бродило обжигающим током крови по телу, и Баки понять не мог, что с этим делать. Возможно, купание в прохладном заливе отрезвит его. Но в этот момент он понял вдруг, что Стив будет рядом, счастливый, улыбчивый, совершенно мокрый, с прилипшими к худенькому телу шортами и лихорадочно блестящими глазами, и отступившая было жаркая волна вмиг поднялась снова, ошпаривая шею, затылок и медленно стекая вниз живота. Баки застонал и стукнул себя по лбу ладонью, ещё и ещё раз. А потом вздохнул и пошёл на кухню вытаскивать яблочный пирог.
========== Часть 2 ==========
5.
Стив никак не мог закончить последний рисунок к вёрстке - холёного джентльмена с моноклем и козлиной бородкой под тонкой нижней губой. Иллюстрация шла к рекламной статье, и мистер Перрелли отдал её без разговоров уже под конец рабочего дня. Порой кто-то не справлялся со своей частью работы, и тогда человека увольняли, раскидывая его рисунки на дорисовку по соседним столам. А сегодня как назло ещё и Элайза не вышла; вчера свалилась с лихорадкой и не пришла дорисовывать свои эскизы. Часть из них опять же отдали Стиву - давай, дружище, выручай, в десять вёрстка. И он, тяжело вздохнув, рисовал. Не хотелось терять место, да и в деньгах он нуждался всегда. Хотя и терпеть не мог, что с ним, взрослым шестнадцатилетним парнем, обращаются столь высокомерно. Порой Стиву до зуда на кончиках пальцев хотелось взять с железной подставки свежую, с ещё не застывшей типографской краской газету и со всех своих сил впечатать её в лицо мистеру Перрелли. Ему было бы очень любопытно посмотреть, как его шаржи и иллюстрации переплетутся чёрными линиями с морщинами и складками на одутловатом лоснящемся лице.
Но нет, он, конечно, никогда не сделает этого. Ко всему, Стив очень любит рисовать.
Если бы он мог, он бы пошёл подмастерьем в столярную мастерскую или маляром на стройку. Чем не творческие профессии? Сейчас найти временную работу было в несколько раз проще, чем, к примеру, в конце двадцатых, лет пять назад. Но древесная и песчано-бетонная пыль, вечная спутница таких подработок, вызывала неконтролируемые частые приступы астмы. Ему становилось дурно, липкий, холодный страх опускался на позвоночник от невозможности как следует вдохнуть; лёгкие жгло огнём, кружилась голова и отчаянно мутило - он пробовал продержаться в мастерской у знакомого Баки хотя бы вечер. Не вышло. Поэтому и сидел тише воды ниже травы в небольшом частном издательстве над иллюстрацией и получал свои законные пять центов за картинку. Стив любил рисовать, но сегодня только и мечтал о том, чтобы поскорее закончить с последним портретом.
Ему нужно было домой. За маленьким узким распахнутым окном, высоко - почти под потолком - стремительно темнело. Старинные часы на стене, каждый час заставлявшие Стива подпрыгивать от низкого боя, показывали начало десятого, а это означало, что у него не более получаса, чтобы закончить.
Сегодня он надеялся разобраться со всем поскорее, чтобы уйти чуть раньше. Они с Баки не договаривались на какое-то конкретное время, но Стив знал - друг будет у него не позже семи. Баки всегда отличался особенной пунктуальностью в вопросах перехода из одного соседнего дома в другой. Стив очень ждал сегодняшнего вечера и ещё больше - завтрашнего дня. Впервые в этом году Баки собрался съездить вместе на Кони-Айленд, и Стив от этой новости только что на месте не прыгал - так был рад и предвкушал. Он мысленно даже приготовился к жаркому солнцу и прямым обжигающим лучам, он даже смиренно предполагал, что снова сгорит, а кожа его на лице, плечах и руках расцветится новыми и новыми россыпями невнятных рыжеватых веснушек. Его это не заботило, к этому он морально приготовился. Стив безумно хотел искупаться. Волны и прохладная, освежающая вода - вот, что его манило. Он обожал плавать, обожал чувствовать тугую воду между пальцев, и то, как скользило в ней при нырке разгорячённое от летней жары тело, было так хорошо, что не описать словами. А Баки являлся тем человеком, в чьём обществе плаванье было ещё и безопасным. Даже если у Стива сведёт ногу, если он внезапно начнёт задыхаться и тонуть - Баки без труда выплывет с ним на берег. Такое уже было один раз, пару лет назад, и сначала Баки вообще сказал на берегу, как только отдышался, что больше никогда - подумать только, никогда! - не поедет с ним к океану. Стив тогда его чуть взглядом не прожёг от обиды. Ну, подумаешь, свело мышцы, разве он виноват? Плавать он от этого не разлюбил. И он сказал Баки, что тогда поедет без него, найдёт компанию. Конечно, Стив блефовал. И обычно Баки его на раз раскусывал - все те случаи мелкого дружеского вранья, когда не очень хотелось говорить правду. Но не блеф. Блефовал Стив искренне и красиво. И Баки уступал. “Только попробуй, - сказал он в тот раз со злостью. - Если даже не утонешь, сам тебя утоплю, если вычудишь. Будешь плавать со мной”. Они дулись друг на друга до самого дома, хотя внутри Стив был до стыдного счастлив-счастлив-счастлив. Баки плавал, как морской бог. А на берегу выглядел даже в свои семнадцать как бог суши. Куда до него Стиву. Стив и не пытался дотянуться. Когда мог - всегда огрызался и делал по-своему, как получалось, но всегда сам. Но уж когда не мог… смиренно сжимал зубы и принимал руку помощи. От Баки это было почему-то совершенно не стыдно. И не очень-то обидно, если хорошенько подумать. Это был Баки, и от него что угодно выглядело, как само собой разумеющееся. Стив думал иногда, что, наверное, просто слишком к нему привык.