Пришел и синдик, мастер Кроче Калла, Шелковичный Червь, прозванный еще Джуфа, с секретарем доном Сильвестро, и так задирал нос, что люди говорили, что он принюхивается к ветру, чтобы знать, в которую сторону повернуться, и смотрел то на того, то на другого из говоривших, точно хотел сообразить, в чем дело, и когда видел, что смеется секретарь, тоже смеялся.
Дон Сильвестро, чтобы немножко посмешить всех, свел разговор на пошлины на наследство кума Бастьянаццо и вставил подхваченную им у своего адвоката шуточку, так ему понравившуюся, — когда ему ее хорошенько растолковали, — что он не пропускал случая блеснуть ею в разговоре каждый раз, когда приходил в дом по случаю чьей-либо смерти:
— Вы, по крайней мере, имеете удовольствие быть родственниками Виктора Эммануила, раз вам приходится уделять и ему его часть.
Все хватались от смеха за животы, не даром говорит пословица: «Ни похорон без смеха, ни свадьбы без слез».
Жена аптекаря на эти шутки кривила рожу и сидела, скрестив руки в перчатках на животе и с вытянутым лицом, как принято в таких случаях в городе, так что люди немели при одном взгляде на нее, точно покойник был тут, перед ними, и за ее повадки ее называли Барыня.
Дон Силывестро ходил петушком около женщин и, под предлогом подавать стулья новоприбывшим, был в постоянном движении, чтобы щеголять поскрипывающими лакированными ботинками.
— Всех бы их нужно было сжечь, этих налоговых,[32] — ворчала кума Цуппида, желтая, как будто она насквозь пропиталась лимонами, и говорила это прямо в лицо дону Сильвестро, точно налоговым был он. — Она отлично знала, чего хотели некоторые хвастуны, у которых под лакированными сапогами не было носков. Они старались влезть к людям в дом, чтобы съесть и приданое и дочь: «красавица, не тебя хочу, хочу твоих денег». Поэтому она и оставила дома свою дочь Барбару. — Не нравятся мне эти личности!
— Кому вы это рассказываете? — воскликнул хозяин Чиполла, — с меня они заживо кожу сдирают, точно со святого Варфоломея.
— Боже милостивый! — воскликнул мастер Тури Цуппидо, грозя кулаком, похожим на железную лопатку, орудие его ремесла. — Плохо они кончат, плохо кончат, эти итальянцы.[33]
— Молчите вы! — прикрикнула на него кума Венера, — ничего вы не понимаете.
— Говорю, что и ты сказала, что они с нас снимают последнюю рубашку! — бормотал себе под нос Тури.
Тогда Пьедипапера, чтобы прервать разговор, тихо сказал куму Чиполла:
— Вам бы нужно было взять себе в жены куму Барбару, чтобы утешиться; тогда и мамаша и дочка не отдавали бы больше душу дьяволу.
— Настоящее свинство! — восклицала донна Розолина, сестра священника, красная, как индейский петух, и обмахивавшаяся носовым платком; она возмущалась Гарибальди, установившим пошлины, — и жить-то нынче стало невозможно, и никто уж больше не женится.
— Но донне-то Розолине какое до этого дело? — шепотком вставил Пьедипапера.
Между тем донна Розолина рассказывала дону Сильвестро, сколько у нее важных дел на руках: десять канн[34] основы на ткацком станке, овощей нужно насушить на зиму, заготовить помидоры, а у нее есть свой собственный секрет сохранять помидоры свежими всю зиму.
— В доме не может быть порядка без женщины; но нужна, понятно, такая женщина, у которой разум в руках; и чтобы она не была ветреницей, только и думающей о том, чтобы наряжаться, «с волосом долгим, да умом коротким», так что бедный муж идет потом под воду, как кум Бастьянаццо, бедняга.
— Царство ему небесное! — вздыхала Святоша, — он умер в особенный день, в канун Плача Девы Марии, и молится там за нас грешных в раю среди ангелов и святых. «Кого бог любит, того и наказует». Он был хорошим человеком, из тех, что занимаются своими делами и не злословят про тех и про других, греша против ближнего, как это делают многие.
Тут Маруцца, сидевшая в ногах кровати, слинявшая и заплаканная, как мокрый лоскуток, похожая на скорбящую мадонну, закрыв лицо передником, принялась плакать еще сильнее, и хозяин ’Нтони, согнувшийся пополам и состарившийся на сто лет, глядел и глядел на нее, качая головой, и не знал, что сказать, точно в сердце ему из-за Бастьянаццо вонзился огромный терновый шип и терзает его, как акула.
— У Святоши медок во рту! — заметила кума Грация Пьедипапера.
32
В Италии и до сих пор не вполне уничтожен, являющийся пережитком былого феодального строя, средневековый обычай отгораживать один городишко от другого таможенной стеной.
Каждое отдельное муниципальное управление любой местности несмотря на обременительность всевозможных государственных налогов, имело право устанавливать еще свои местные сборы — внутренние и внешние. Таможенные заставы пестрели в Италии повсюду. Рослый доганьер железным щупом протыкал каждый крестьянский воз с сеном, въезжавший на территорию соседней общины, внимательно осматривал всякую, даже небольшую кладь. Эти стеснительные порядки особенно тягостны при налоге на съестные припасы — «dazio consumo», — и не удивительно, что итальянское население терпеть не могло и устанавливающих налоги и непосредственных исполнителей — доганьеров, — таможенных сборщиков, рассаженных чуть ли не на каждых 2 — 3 километрах. Многочисленные злоупотребления при установлении таких муниципальных налогов и частые столкновения на заставах увеличивали поводы к неудовольствию и разжигали страсти при горячем темпераменте населения южной Италии.
33
Сицилийцы отделяют себя от итальянцев («siamo siciliani», т. е. «мы — сицилийцы!» — говорят они).