Эд походит к Саре сзади.
— Как ты? — спрашивает он. И целует ее в затылок.
— Прекрати! — рявкает она. И открывает духовку — посмотреть, что там с ее пирогом.
— Боже мой! — Роза со своего места за кухонным столом не сводит глаз с духовки. — Пирог-то не поднялся.
— Твоя правда, — говорит Сара и захлопывает дверцу духовки.
На стук оборачивается Генри.
— Что мы будем делать? — вопит он. — О, я знаю, что нужно. Мы сварим компот и фрукты из него положим на бисквит. Получится фруктовый бисквит. Какие фрукты у нас есть? — Он принимается рыться в пакетах.
— Я люблю фруктовые бисквиты, — говорит Роза. — В Англии нам давали такие бисквиты. Меня, можно сказать, вскормили фруктовыми бисквитами. Когда меня привезли в Англию, я была совсем кроха. И такая слабенькая — еле-еле душа в теле. А на фруктовых бисквитах я просто расцвела. И еще как расцвела! А поверх фруктов клали сливки. Очень густые сливки.
— О, у нас нет сливок. — Генри удручен. — Надо сбегать, купить.
— И как же пышно я расцвела! — повторяет Роза. — Что вес, что запас английских слов у меня прирастали разом. В возрасте Мириам мы уже худышками не были.
— Эд, ты бы не сходил за сливками? — спрашивает Генри.
— Нет, — Эд плюхается в кресло.
— Видишь ли, я не могу оставить халы без присмотра, — говорит Генри.
— Кто бы мог подумать, — рассуждает Роза, — что сливки, которые буквально тают во рту, мигом превращаются в килограммы.
— Без сливок нам фруктовый бисквит не приготовить, — сообщает Генри.
— Отлично, — говорит Эд. — Вот и не готовьте.
Роза переводит взгляд на Сару.
— В возрасте Мириам я худышкой не была. Она всё такая же худая? Больше всего в жизни я обожаю сладости. И когда люди любят друг друга? — добавляет она, подумав.
— Ты расстроен? — спрашивает Эда Генри.
— Нет, — отвечает Эд. — Вовсе нет.
— Сара, — говорит Роза, — мне хотелось бы сделать одну, всего одну вещь.
— Да?
— Я же и впрямь чуть не умерла.
— И что же ты хочешь сделать?
— Пойти завтра в синагогу. Всем вместе — всей семьей.
— Ты не предупредил меня, что у вас тут бабье лето, — ноет на заднем сиденье Генри. Он преет в осеннем костюме с иголочки — весь в сомнениях: стоит ли отереть лоб синим шелковым платком, красиво торчащим из нагрудного кармана. — По-моему, до заднего сиденья кондиционер не доходит.
Сара оглядывается, ей, хоть и не слишком, все же жалко Генри. Со дня свадьбы он еще раздобрел. В это пекло лицо у него отекшее, глаза скорбные. Они с Эдом давно — уже несколько месяцев — не были в Конгрегации «Шаарей Цедек»[95]. Но Эд пошел без разговоров, ее это удивило.
— Почему мы так давно здесь не были? — спрашивает он Сару и, надевая белую атласную ермолку, вступает в молитвенный зал. — Я забыл. Что мешало?
Во время службы он вспоминает. В громовые раскаты кантора вплетаются тихие шепотки пересудов. Когда тщедушный маломерок раввин начинает проповедь, разговоры становятся громче. Эд пытается читать молитвы про себя по-английски.
— «Как драгоценна милость Твоя, Боже! — читает Эд. — Сыны человеческие в тени крыл Твоих покойны…»[96]
— Нью-Хейвен, — доносится слева. — Они хотят поселиться в Нью-Хейвене. Я не буду иметь ни минуты покоя.
— Там такая преступность.
— Просто ужас.
— Мы разделены в себе, — провозглашает раввин с бимы. — Мы рассеяны, рассеяние — наш удел, тем не менее, нет, тем более мы любим Израиль.
— Но там же Йельская школа права[97]! — это женщина слева от Эда.
— Кампус у них дивный.
— Просто-таки дивный.
— «…насыщаются из потока сладостей Твоих!»[98] — читает Эд.
— Всего восемь с полтиной в месяц, — это озабоченная мать. — Но с парковкой там намучаешься.
Эд закрывает книгу.
К тому времени, когда они возвращаются домой, настроение у него напрочь испорчено. Сара уходит наверх, включает на полную мощность кондиционер, ложится, а Эд слоняется по дому в майке и тренировочных брюках. Заглядывает в комнату Мириам — там Роза лежит на кровати, читает. Короткие седые волосы красиво уложила, зачесала назад. Забредает в гостиную — там Генри, совсем разомлев, сидит на диване.
97
Йельская школа права — одна из лучших профессиональных школ США. Входит в Йельский университет. Основана в 1824 году.