— Эти стихи я назвала «Хокку[150] самоидентификации», — сообщает Мишель семинару «Креативный Мидраш» на следующей неделе. Делает паузу и добавляет: — Я думала написать традиционное хокку, но хокку в традиционной форме сковывало бы меня, не позволило бы высказать все, что хотелось, так что ограничения в плане слогов я соблюдать не стала.
— Стихи прекрасные, просто прекрасные, — говорит Дебби.
— Почему вы их никак не назвали? — спрашивает Ида.
— Да вот решила, это будет перебор. Зачем называть, такое у меня ощущение, скажем, номер три «Обрезание», если это и без того ясно.
— Мне нравится, что вы свели образность до минимума, оставили лишь суть, — говорит Сара. — Расскажите нам, почему вы назвали стихи «Хокку самоидентификации», — Сара жестами (уроки педагогических курсов не прошли даром) показывает, что она вся — внимание. Она подается к Мишель, качает головой, но мысли ее исключительно о Розе. Роза звонит что ни вечер. Стационарный центр — это тюрьма! Синг-синг. Аушвиц. Уйти оттуда невозможно. И что, спросите, они там делают? Садятся в кружок и говорят о своем прошлом с фасилитатором. Это невыносимо, просто невыносимо. Стоит только послушать, что они несут. Эту изнасиловали в семь лет! Ту растлили отец и брат! Эта была проституткой! Ужас, ужас. У нас о таком никогда даже не упоминали! Теперь это показывают по телевизору, но я такие передачи никогда не смотрю. Сара пытается представить, как Роза сидит в окружении этих пациентов, одни из них возраста Розиных детей, другие — внуков. А потом приходит черед Розы, и ее просят рассказать, каким надругательствам подверглась она. После всего, что она наслушалась, у нее язык не поворачивается рассказывать о своем детстве. Говорить о своем хранимом как сокровище прошлом, той изысканной жизни, которую она укутывала в слой за слоем папиросной бумаги. Никто ее не слушает, никого, кроме фасилитатора, ее рассказ не интересует, а тот запускает в нее длинные иголки, норовит уколоть побольнее. Она — иначе и быть не может — хочет домой, но отсюда не так-то просто вырваться. «Это клиника, а не гостиница», — сказал ей врач. Эд вчера вечером вылетел в Лос-Анджелес то ли поговорить с врачом, то ли разобраться, чего требует «Медикэр»[151], то ли спасти Розу — это как посмотреть.
Теперь наступает очередь Иды. Она хороша собой. Явно каждую неделю посещает парикмахерскую, на занятия приходит завитая, с красиво уложенной прической. И припарадившись. В костюме, в золотых украшениях, не то что Дебби, та вечно в жеваных рубашках, или Брайан, тот порой и вовсе забывает снять мотоциклетный шлем. Она, как и Роза, старше всех в группе. Когда она читает, голос ей порой отказывает — ей явно не по себе.
Мы с моей дочерью похожи на Руфь и Ноеминь, правда, не во всем. Когда мой муж, да упокоится он с миром, скончался, и мы отправились, как говорится в Библии, в путь, я сказала Эллен: «Не оставайся со мной, уходи, живи своей жизнью».
— Я хочу остаться с тобой, заботиться о тебе, — сказала она.
— Нет, тебе нужно жить своей жизнью, — сказала я.
— О'кей, — сказала она.
И вернулась в Нью-Йорк — она там учится в киношколе Нью-Йоркского университета. А я осталась здесь, жила одна. Она хочет снимать кино, раз она этого хочет, пусть так и будет, но сказала ей:
— Эллен, мне жаль, что у тебя никого нет. Тебе ведь скоро тридцать.
А она мне и говорит:
— Мама, у меня есть друг, мы живем вместе пять лет.
Вот так она разбила мое сердце. Этот ее друг, он брокер, на одиннадцать лет старше Эллен, и он не еврей.
И вот что я хочу ее спросить:
— Неужели ты думаешь, что можешь жить в Нью-Йорке и, подобно Руфи, собирать чужое зерно? Неужели ты можешь идти к нему и ложиться у ног его ночью, чтобы он утром взял тебя в жены? Неужели ты можешь и дальше так жить, жить пять лет в его квартире? Знай я, что так будет, когда мы отправились в путь, я бы тебя не отпустила. Я бы сказала: «Останься».
Ее рассказ чем-то пронимает Сару. На глазах у нее навертываются слезы. Дебби запускает пятерню в волосы, откидывает их назад.
— Что ж, делать выбор — ее право, — говорит она Иде.
— У меня вопрос: что это за жанр? — спрашивает Мишель. — Это вроде как эссе или рассказ?
150
Хокку — жанр японской поэзии. Нерифмованное трехстишие, состоящее из 17 слогов (5+7+5). Отличается свободой изложения, простотой языка.
151
«Медикэр» — федеральная программа льготного медицинского страхования для лиц старше шестидесяти пяти лет и инвалидов. Программа очень детализирована, содержит множество условий и оговорок.