— А помнишь, мы сидели в твоей комнате и слушали, как шумит море? — сказал Сёта.
— Да, хорошо было в Сэндае. Кругом виноградники, грушевые сады. У друзей можно было достать любую книгу... Когда я приехал туда, у меня было такое чувство, точно кончилась ночь и занялось ясное утро... До Сэндая я жил как среди мертвецов. — И, глубоко вздохнув, Санкити добавил: — Я даже удивляюсь сейчас, как у меня хватило сил все это вынести.
Сёта внимательно слушал дядю.
— Там я почувствовал себя обновленным, — продолжал Санкити. — Столько родилось замыслов, захотелось писать.
— А у нас есть твоя книга, которую ты написал в Сэндае.
— Послушай, Сёта, и у тебя, и у меня все впереди, — сказал Санкити, уловив в тоне юноши грустную нотку. — Я ведь тоже еще молод. Надо начинать жить заново.
В комнату вошел Наоки с большим букетом полевых цветов. Вид у него был немного усталый.
— Ты откуда, Наоки? — спросил Санкити.
— Я гулял по берегу реки, далеко забрался, — ответил тот.
Сёта принес стоявшую в нише вазу и поставил в нее цветы.
— Ни-сан, — обратился Наоки к Санкити, — моя сестра Ямаваки приглашает вас в гости. Но говорят, что вы не любите выходить из дому.
Санкити ничего не ответил, ему не хотелось ни с кем знакомиться в этом городе.
Откуда-то снизу, из долины, послышались звуки колокольчиков.
— Это процессия молящихся, — оживился Сёта.
Люди, поднимавшиеся в гору, предвкушая конец пути и близкий отдых, прибавили шагу, и колокольчики, привязанные к поясам, зазвенели еще сильнее. Сёта вышел на веранду.
Был праздник. В доме Хасимото в этот день не работали. Ворота и вывеска были украшены черными опахалами, которыми обычно гасят огонь, и гирляндами красных и белых цветов. Наоки ушел праздновать к своим многочисленным родственникам. Ушел и Сёта. Приказчики и работники, надев новые кимоно, тоже разбрелись кто куда. Улица кипела весельем, а в доме было тихо и сонно.
О-Танэ заглянула в комнату Санкити.
— У тебя нет с собой хаори? — спросила она у брата, увидев, что тот одет, как в будний день. — Я возьму для тебя у Сёта праздничное монцуки. Сегодня мимо нашего дома понесут паланкин из храма. Мы все выйдем смотреть.
— Как-то неловко выходить на улицу в праздник в чужой одежде.
— Что же тут неловкого? Ты ведь не у себя дома. Приехал в гости, ничего лишнего с собой не взял.
— Мне все равно, в чем выходить, но если ты считаешь, что так будет лучше, то я надену монцуки.
О-Танэ пошла к двери, но Санкити остановил ее.
— Что-то со мной творится, сестра. Сны странные снятся. Если у тебя есть шафран, завари для меня немного.
— Конечно, есть; что другое, а это найдется. Сейчас принесу. Когда матушка была жива, она иногда поила меня шафраном. Это питье для женщин, не для мужчин. Но и мужчинам бывает полезно его попить, — говорила она.
— И у мужчин иногда кровь начинает играть, верно?
О-Танэ ушла и скоро вернулась, неся в руках мешочек с лекарственной травой, чашку воды и монцуки, на котором был вышит герб торгового дома Хасимото. Положив красные лепестки шафрана в чашку с водой, она протянула ее Санкити.
— Расскажи, какие ты видишь сны? — попросила о-Танэ.
— Очень плохие, — ответил Санкити. — Один мой приятель рассказывал, что видит во сне красивые пейзажи. А мне все больше женщины снятся.
— Фи, глупости какие, — поморщилась о-Танэ.
— Что же делать, сестра?.. Поэтому я и попросил шафран.
— И ты видишь какую-нибудь знакомую девушку?
— В том-то и дело, что нет. Вижу я ее босиком. Бежит она за мной, а я от нее. Из сил выбиваюсь. Заскочил в какой-то сад, а деревья там часто-часто посажены. Я между деревьями и застрял. Стараюсь вырваться и не могу. А она вот-вот настигнет меня. К счастью, на этом месте я проснулся... Весь в поту.
— Ничего другого, конечно, вашему брату и не может присниться, — рассмеялась о-Танэ.
В комнату вбежала о-Сэн.
— Паланкин несут... Уже совсем близко, — крикнула она.
Женщины вышли за ворота. Весь городок был виден отсюда как на ладони. Голубая змейка Кисогавы делила его на две части. Санкити надел монцуки Сёта, несколько длинноватое, и вместе с Тацуо спустился вниз, к шоссе.
Когда процессия прошла мимо дома, о-Танэ позволила дочери со служанкой пойти посмотреть на гулянье, а сама вернулась в дом.
У входа в лавку стоял подручный Косаку. Прислонившись к косяку двери, он что-то тихо наигрывал на сякухати. Но и он скоро ушел. Во всем доме осталась одна о-Танэ. Тишина стояла как в монастыре. О-Танэ пошла в столовую, села у очага и стала ждать возвращения домочадцев.