Глаза у Сёта блестели. Но в глубине их Санкити заметил усталость. Сёта пошарил в рукаве и вынул кокон, в котором гремел кусочек свинца.
— От нечего делать, — объяснил Сёта, — вот, сделал игрушку.
Он вспомнил знаменитого эдоского купца, который придумывал детские игрушки, и прибавил, что теперь редко встречаются люди с тонким вкусом.
Лучи солнца, скользя по коньку соседней крыши, падали в комнату. Облокотившись на подушку, Санкити смотрел, как Сёта катает перед ним гремящий кокон с кусочком свинца внутри.
Санкити решил было завести у себя в доме монастырские порядки, но о-Юки отказалась быть монахиней. Санкити уже выздоровел, но душа у него была в смятении. Хлебнув в юности много горя, он был чуток на всякое проявление внимания к себе и теперь был благодарен о-Юки за то, что она так заботливо и любовно ухаживала за ним, когда он болел. Но временами он вдруг чувствовал себя униженным.
«Любовь брата и сестры — вот это лучше всего», — решил Санкити. Он будет любить о-Юки, как свою младшую сестренку.
В один из пасмурных ноябрьских дней они вместе отправились за покупками. Муж и жена редко выходили куда-нибудь вдвоем. О-Юки в темно-синем пальто поверх выходного кимоно шла за мужем. Глаза ее говорили: «Что это сегодня случилось с папочкой? »
Выйдя на какую-то улицу, Санкити остановился.
— Послушай, о-Юки, держись бодрее. Чего ты стесняешься? Мне просто неловко за тебя становится.
— Но ведь мы, я... — покраснела от смущения о-Юки.
Санкити привел о-Юки в европейский ресторан. Они прошли на второй этаж. Там, кроме них, никого не было. Санкити выбрал столик у окна и сел. О-Юки сняла перчатки и положила свои огрубевшие от работы руки на белую скатерть.
— Так вот, значит, что тебе нравится, — сказала о-Юки, оглядывая зал, украшенный вазами с цветами, зеркалами, старинными, писанными маслом картинами. Она подошла к окну, взглянула на крыши домов, потом на улицу.
Официант в белой куртке принес кушанья. Берясь за ложку, Санкити спросил, глядя в глаза о-Юки:
— Скажи, пожалуйста, ты завидуешь кому-нибудь из своих старых подруг? Помнишь, к нам как-то заходила одна в черном крепдешиновом хаори? Она так постарела, что ее трудно узнать, совсем бабушкой стала.
— У нее же так много детей! — заступилась за подругу о-Юки.
— А помнишь, у тебя была еще одна подруга? Она уехала в Америку на заработки. И сказала, что будет посылать деньги мужу. Бывают же такие женщины! Что ты думаешь о таких, как она?
— Я думаю, что она молодец.
Официант принес второе блюдо. Несколько минут они ели молча.
— А как дела у твоей знакомой, что живет в Сиба? — спросил Санкити. — Ты ведь часто к ней ходишь.
— Она только и знает, что жалуется на своего мужа. Скучно, говорит, с ним, совсем он никудышный.
— Одного у женщин не отнимешь — живучие они. Возьми семью Наоки. Из всех стариков жива осталась одна бабушка. Когда я слышу, как иная толстуха говорит, что женщина — слабое создание, мне хочется смеяться.
— И все-таки мы завидуем вам, мужчинам. Ни за что бы я не хотела родиться женщиной второй раз.
За окнами от закатных лучей все как будто покрылось лаком, и окна стали похожи на картины с глубокой перспективой. Закат скоро погас, и улицы погрузились в сумерки. Санкити возвращался домой, шагая подле насытившейся в ресторане «младшей сестры», а на сердце у него было по-прежнему тоскливо.
7
Выйдя из Комагата, Сёта прошел вдоль реки мимо моста Умаябаси, свернул в узкий проулок, который вывел его на улицу Курамаэ, и по широкому бульвару не спеша зашагал к дому Санкити.
Санкити только что вернулся из путешествия. Сёта, не входя в дом, крикнул с порога:
— Не хотите ли, дядя, немного прогуляться?
— Охотно, но ты все-таки зайди к нам ненадолго.
У Санкити был гость. Из деревни приехал старый Нагура за своей женой, которая встретила в Токио и Новый год.
— Вон кто к нам пожаловал! — приветствовал Сёта старый Нагура.
Годы наложили свой отпечаток на этого живого, энергичного старика. Борода его стала совсем белой.
Сёта и Санкити пили чай. Глядя на загорелое лицо дяди, Сёта сказал:
— Между прочим, мне стало известно, что мой отец тоже в Маньчжурии.
Санкити, начавший было рассказывать о поездке, замолчал.
— Отец, как вы помните, долго жил в Кобэ. Но там, видно, дела у него шли плохо. И он уехал. Рассчитывает, наверное, что ему поможет Минору. К нам вчера пришла тетя о-Кура. О-Сюн ведь живет у мужа, и тетке теперь скучно. Она и ночевать у нас осталась. Так она сказала, что получила письмо от дяди Минору. Он пишет об отце...