Санкити оглянулся на прожитые годы — в памяти возникли безрадостные картины прошедшего: уход из дома, скитания, мысли о смерти. «Ничего, ведь я еще молод, — утешал он себя, — есть многое, чего я еще не знаю, не испытал» . Однажды эта мысль вернула его к жизни. Он возвратился в дом, который покинул, порвав освященные веками узы. С тех пор прошло много дней, и много горя ему пришлось хлебнуть. Арест брата, банкротство, смерть матери, болезнь сестры... Он изведал то, что человеку лучше не знать совсем. И он решил, что его спасение в семье. У него будет свой дом, где все будет принадлежать ему. Начнется новая жизнь. Когда он уезжал из Токио, Инагаки, разговорившись, напутствовал его: «Счастливыми будут только первые сто дней, а потом...» Разве могло ему прийти тогда в голову, что пройдет так мало времени и его счастье рухнет?.. Опять беда постучала к нему в ворота...
Но может ли он послать о-Юки домой, к отцу, который и думать ей запретил о возвращении? О-Юки уже была вписана в метрическую запись дома Санкити. Признает ли суд достаточно вескими причины для развода? Истерзанный сомнениями Санкити решил даже поговорить обо всем со знакомым адвокатом, жившим в городе. С этой мыслью он и лег было спать, забравшись под москитную сетку. Но летние ночи коротки. Скоро забрезжило. Санкити снова встал, вышел на улицу и побрел к дому, в котором жил директор школы, его бывший учитель. Сквозь старые массивные ворота, открывавшие въезд в усадьбу, он вошел на задний двор. И на вершине невысокого холма, посреди овсяного поля, увидел двоих людей. Один из них был директор, владевший довольно большим участком земли, который не уступал размерами крестьянским наделам. В сельскохозяйственных работах ему помогал школьный сторож. В это раннее утро директор, видно, отдавал ему какие-то распоряжения. Заметив Санкити, он спустился вниз.
Через несколько минут учитель и его бывший ученик сидели в кабинете возле цветника. Здесь царила ничем не нарушаемая тишина.
Учитель был уже в том возрасте, когда люди не дают покоя дантистам, но энергии в нем было хоть отбавляй. Он носил длинную густую бороду, посеребренную сединой. Санкити почитал учителя как родного отца и мог доверить ему все свои сомнения и горести. Он понимал, что такие дела лучше решать самому, но сам он сейчас решить ничего не мог; ему необходим был умный совет. Поглядев учителю прямо в глаза, Санкити рассказал ему все: и то, что он прочитал в письмах, и о своем решении разойтись с женой. Рассказать все это было не так уж трудно: ведь сидевший напротив него человек был учителем, — Санкити это помнил, — и тем самым Орима, что принял столь деятельное участие в его, Санкити, женитьбе.
В изящно обставленном кабинете на стене, почти рядом, висели два портрета — учителя в молодости и его первой жены.
— Ты решил неправильно, — выслушав Санкити, сказал учитель. — Пусть моя жизнь послужит тебе примером. Я женился трижды. И должен тебе сказать, что первая жена — самое дорогое, самое трогательное воспоминание. Нет на свете несчастней человека, потерявшего первую жену. Можешь мне поверить.
Санкити молча слушал учителя. А он, мягко жестикулируя большими ладонями, которым приходилось держать и перо, и лопату, и даже оружие — учитель в молодости был на войне, — продолжал:
— Ты поймешь меня, когда будешь постарше. Я читал однажды о жизни Сократа. У него была жена с ужасным, сварливым и злобным характером. И он терпел — терпел всю жизнь. Подражать ему, конечно, трудно. Он был великий человек, великий мудрец и потому, наверное, такой стойкий...
Учитель говорил, как проповедник. Постепенно он перешел к своей жизни в Америке:
— Американские женщины — умнее японских. Это очень заметно, когда попадаешь в Америку. Если, скажем, американка любила кого-нибудь до замужества, она обязательно знакомит с ним своего мужа. И эти двое мужчин становятся приятелями. А посмотри, что происходит у нас... Нет, в этом смысле нам надо поучиться у американцев.
В комнату вошел незнакомый человек, и учитель поспешил переменить разговор.
— Так что, Коидзуми-сан, хорошенько все обдумай, прежде чем решиться на какой-нибудь шаг, — напутствовал он Санкити, провожая его до ворот усадьбы.
Но не прошел Санкити и нескольких шагов, как сердце его опять защемило. Вот показалась хорошо знакомая камышовая крыша. Невыносимая тоска одиночества сдавила сердце.
Дома Санкити ждала о-Юки. Взглянув на доверчивое, ласковое, улыбающееся лицо молодой жены, старающейся всеми силами развеять дурное настроение мужа, Санкити стало не по себе.