Однажды, глядя на девочку, Санкити вдруг сказал:
— А щеки у нее точь-в-точь как у моей матери. —
В другой раз как бы мимоходом он спросил у жены:
— Скажи, о-Юки, а Футтян правда моя дочь?
— Подумай, что ты говоришь, — прошептала о-Юки. — Чья еще она может быть?
Больно ранил ее вопрос мужа.
— Если ты не любила меня, зачем, зачем ты выходила за меня замуж? — спрашивал Санкити.
— Какие глупости лезут тебе в голову.
— Ах, как мне хочется все бросить и уехать куда глаза глядят.
— Ну объясни, что с тобой происходит? Давай вместе рассудим... Вот поживешь на чужбине, поймешь тогда, что ничего нет на свете милее родного дома, — как могла, уговаривала о-Юки мужа.
Наступила жара. Солнце палило нещадно. О-Юки привязала на веранде веревку и повесила сушить вещи, привезенные из родительского дома. Ни одно из нарядных платьев, кимоно ей так ни разу и не пришлось надеть. Вот свадебный наряд мужа, вот шитый, изумительной красоты пояс — подарок ей от одного из братьев Коидзуми. Он так и пролежал новехонький в корзине.
— Ничего мне теперь не нужно, — вздохнула о-Юки.
Девочку она уложила тут же на веранде и сама прилегла рядом.
— Спи, спи, — прошептала она сердито, дала дочке грудь и уставилась взглядом на развешанные платья.
О-Юки проснулась оттого, что солнце слишком сильно стало припекать бок. Она растерянно посмотрела кругом, лоб у ней горел, нервы, казалось, были напряжены до предела. В такие минуты о-Юки старалась работать не покладая рук: стирала, сушила белье, убирала комнаты. Она, как всегда, готовила еду Санкити и гостям, но сама за стол не садилась.
В кустах у ручья жило множество светлячков. Перелетев над тутовой рощей, они закружились у самого забора. О-Юки посмотрела на небо, на светлячков. Мимо прошла соседка, возвращаясь с поля, на поясе у нее висел серп. За ней проковылял старик с мотыгой на плече. Увидев о-Юки, он кивнул ей.
Неожиданно от матери пришло письмо.
«Дорогая дочка! Давно не было от тебя писем, очень волнуюсь, не случилось ли чего у вас? Как вы переносите эту ужасную жару? Дома, слава богу, все в порядке. Все живы и здоровы, так что о нас не беспокойся. Я каждый день бываю у кого-нибудь из наших: всех хочется навестить, всем помочь. Да и дел дома много: то стирка, то уборка, так что жизнь проходит в постоянных трудах и заботах. До сих пор еще не привела в порядок вещи, в которых ездил отец. Дни летят незаметно. Поэтому я и не писала тебе так давно. Очень жду от тебя весточки, хотя и понимаю, как тебе трудно вырвать хоть минутку времени: ведь у тебя на руках маленький ребенок, а тут еще гости. Милая моя дочка, мы ничего не знаем о вас с тех пор, как приехал отец. Я так беспокоюсь о тебе, так беспокоюсь. Как ты живешь? Все ли у вас хорошо? Почитаешь ли ты мужа? Доволен ли он тобой? Что-то неспокойно у меня на сердце. Вот тебе, дочка, мое материнское слово: помни, непослушание к добру не ведет. Много горя приносит человеку своеволие. Надеюсь, что у тебя все в порядке. Пиши обо всем: и о хорошем, и о плохом в твоей жизни.
О-Фуку скоро опять в школу. Не знаю, как и благодарить тебя за нее. Отец тоже рад, что летом она живет у тебя.
Я все собираюсь последние дни послать тебе посылку, да руки никак не доходят: то одно, то другое. Сегодня наконец собрала все и отправила: полдесятка сушеной макрели, бобы и фартук. Не больно важный гостинец, но в хозяйстве все пригодится. Макрель сушил человек неопытный, вот она и раскрошилась и не очень вкусная. Но все-таки попробуйте, сейчас ведь самый сезон. К тому же она и денег стоит. Самая маленькая — сорок пять сэн. Правда, когда посылают гостинцы, о цене не пишут, ну да уж ладно, свои люди. Ну вот, пока все, хотя хотелось бы написать еще многое. Передай от меня привет Фукуко.
Твоя мама.
Р.S. Кланяюсь твоему супругу. Я не послала ему никакого подарка, очень прошу тебя, передай ему самый горячий привет».
О-Юки и в самом деле давно не писала родителям. Прочитав письмо матери, она прижала листок к лицу и безутешно заплакала.
Как-то, держа дочку на руках, о-Юки подошла к мужу.
— Почему мы так скучно живем? — тяжело вздохнув, спросила она. За окном виднелась большая хурма. Ее ветви сплетались в пышную, раскидистую крону, с них иногда падали со стуком перезревшие лиловые плоды.