Санкити получил это письмо от матери Нагура, когда в воздухе уже чувствовалось дыхание осени.
О-Сюн подошла к дядюшке, сидевшему за столом, и простодушно сказала:
— Дядюшка, мне сейчас нечего делать, если у вас болят плечи, давайте я вам их разотру.
— Не надо.
— Вы чем-то расстроены?
— Да нет, ничего. Не обращайте на меня внимания. Занимайтесь с о-Нобу своим делом.
У дяди редко бывал такой неласковый тон. Значит, она сделала что-то не так. О-Сюн смутилась и ушла на кухню.
— Сестрица о-Сюн! Братец приехал! — позвала ее о-Нобу.
Приехал Наоки. Молодой служащий компании был, как всегда, приветлив и оживлен. У него была строгая бабушка, которая присматривала за ним, поэтому у него всегда был опрятный вид, даже если он заходил на минутку в доставшемся ему от отца летнем хаори. Его любили и дети, и старики. Санкити он звал теперь «братцем».
Санкити позвал девушек в комнату, чтобы и они послушали, что будет рассказывать Наоки. Житель столичного пригорода, Санкити любил послушать, что говорит Наоки о переменах в старом купеческом Токио. Сегодня Наоки рассказывал, как меняется облик торговой части города: исчезают старые склады, из черных недр которых тянет затхлостью и сырым холодом, меньше становится синих штор в дверях лавок, хиреют когда-то богатые торговые фирмы, и только дома под высокими черепичными крышами, где эти фирмы помещаются, стоят незыблемо. Мать Наоки, когда-то известная своей деловитостью и энергией всему Токио, теперь совсем одряхлела. Санкити хорошо помнил, какая она была — ведь он жил когда-то в доме отца Наоки.
— Поди, Сюн, покажи Наоки сад, — предложил Санкити. В саду цвели любимые Наоки карликовые деревца, подвязанные к палочкам. О-Нобу тоже пошла в сад.
Среди деревьев звучали молодые смеющиеся голоса. Санкити вышел на веранду. Ему было приятно слушать их, смотреть на их беззаботное веселье. Он старался отвлечься, подавить в себе печаль и чувство стыда...
Нарвав в саду охапку недотрог, молодежь возвратилась на веранду. Девушки забавлялись, пытаясь раскрасить белые носовые платки соком цветов и листьев. Но в цветах было много воды, и у них ничего не получалось. Наоки из-под крыши сорвал несколько лепестков традесканции. О-Сюн подложила их под носовой платок о-Нобу и кольцами ножниц провела по нему. На платке появился четкий рисунок лепестков.
Уже стемнело, когда Наоки собрался домой. Санкити велел племянницам проводить его до Синдзюку.
— А где Сюн? — спросил Санкити, войдя на кухню однажды вечером. О-Нобу снимала кожицу с баклажанов, сидя возле мойки.
— Сестрица? Она еще не вернулась, — ответила девушка.
О-Сюн поехала домой. Было уже поздно, а она все не возвращалась.
— О-Сюн тебе говорила что-нибудь? — забеспокоился Санкити.
О-Нобу покачала головой и снова взяла в руки нож. Кожура баклажанов падала на кухонную доску.
Поужинали, зажгли лампу, а о-Сюн все не было.
— Она, видно, решила ночевать дома, — сказал Санкити и пошел запереть наружные ворота. Но он не стал задвигать засов. Вернулся в дом и стал ждать. Скоро одиннадцать, а о-Сюн все нет. Санкити, не на шутку встревоженный, пошел в комнату о-Сюн: все ее вещи — кимоно, книги, рисунки — лежали на обычных местах. У Санкити отлегло от сердца, и он вернулся к себе.
Медленно тянулась ночь, Санкити вспоминал последние дни. «Нет, — решил он, — о-Сюн больше сюда не вернется».
На стене висит в рамке большой портрет о-Фуса. Стекло отражает свет лампы. Санкити смотрит на огонь и представляет себе, что рассказывает сейчас о-Сюн матери... Честно говоря, дядя Санкити немногим отличается от двоюродного брата Сёта... Санкити вспомнил низкий, звучный голос о-Сюн. Что говорит сейчас этот голос о нем? Сердце у Санкити заныло.
«Сюн не поняла. Я совсем не так к ней относился». Санкити невесело улыбнулся. «Дядя, дядя», —доверчиво обращалась к нему о-Сюн. Растирала уставшие от ходьбы ноги. Вынимала из ушей серу. Доброе, простое сердце. И ему, Санкити, нужно было относиться к ней так же нежно и заботливо. «Никогда раньше со мной такого не было», — подумал он, ложась спать.
На следующее утро о-Сюн вернулась. Вид у нее был самый безмятежный.
— Что случилось? — спросил Санкити, радуясь в душе, что она опять дома.
— Ничего. Мне очень захотелось повидать папу и маму. Вот они удивились, когда я вошла в комнату! — рассказывала о-Сюн.
О-Нобу нежно держала ее руку. Глаза у о-Сюн были виноватые, она раскаивалась, что заставила их волноваться.
Санкити успокоился. В глубине души ему даже было жаль о-Сюн, которая так безропотно выполняет у него в доме всю домашнюю работу и считает это своим долгом.