Сёта опять рассмеялся.
— Но я не случайно взялся за скальпель. Мне хотелось познать сущность бытия и, в первую очередь, понять человека. Изучать, исследовать — вот что привлекает меня. Оттого-то я мучаюсь сам, ломая голову над всевозможными проблемами, и мучаю других. И только когда сталкиваешься в жизни с чем-то страшным, исследовательский пыл гаснет. С тех пор как стали умирать мои дети, я как-то потерял охоту копаться во всем этом.
Картина, изображавшая сад, была залита солнечным светом, бившим в незанавешенные окна. На тутовых деревьях, подрезанных после весеннего сбора, набухли почки. Тени яблонь резко отпечатывались на земле.
— Папочка, сёдзи уже оклеил? — спросила о-Юки, поднявшись наверх.
— Посмотри, как хорошо Сёта повесил картину.
— Сёта на это мастер!
О-Юки посмотрела на картину, потом вышла на веранду.
— Правда красиво, тетушка, — сказал Сёта, выйдя вслед за ней и показывая рукой на ряды крыш, узкие улочки старого Эдо, на спешащих куда-то людей.
Маклерская контора, куда поступил Сёта, принадлежала господину Сиосэ. Сёта рекомендовали старые знакомые и Санкити. Для начала Сёта взяли практикантом. Он должен был выполнять разные поручения хозяина.
Сакаки устроился лучше: его фирма была крупнее, патрон был внимательнее, и, по сравнению с другими служащими, Сакаки пользовался большими привилегиями. Ни у него, ни у Сёта не было друзей среди служащих фирмы. Сёта даже не был знаком со своим хозяином. Жил он на квартире, которую только что снял.
В вечернем воздухе порхали осенние стрекозы. В конторе Сиосэ кончали подсчитывать дневную выручку. Операции на бирже давно закончились. Служащие торопились домой. Одни тут же бежали к телефону, другие искали собутыльников на месте. Сёта, зашуршав бамбуковой шторой, вышел на улицу и направился в контору Сакаки.
Решили пойти к Санкити. Свернули за угол и, миновав несколько высоких домов, остановились у трамвайной остановки. Мимо них возбужденно сновали биржевые игроки. Сёта и Сакаки доехали трамваем до реки, оттуда пошли пешком.
— Смотри, выскочка едет, — вдруг остановился Сакаки. — На резиновых шинах, — презрительно прибавил он, провожая взглядом человека, восседавшего на рикше с таким победным видом, точно он спешил к любовнице. Друзья почувствовали себя оскорбленными. Сакаки решил сегодня вечером прогулять все, что заработал в эти дни нелегким трудом.
Перешли мост. Над каменной оградой висели еще зеленые ветви ивы. Сквозь них виднелась бурлящая в час прилива вода в устье реки. Отсюда до дома Санкити было рукой подать.
— Знаешь, Сакаки-кун, по соседству с дядюшкой Коидзуми есть европейский ресторанчик. Он здесь с незапамятных времен. Еще мой отец в своей любимой бобровой шапке — они были тогда в моде — захаживал в этот ресторанчик выпить сакэ. Домишко, ты бы посмотрел, — ветхий, крошечный... Давай зайдем туда, а? И дядюшку прихватим. Погрустим о прошлом. И немного развлечемся.
— Зачем немного? Не надо скупиться. Что нам стоит прокутить месячное жалованье. Пустяки ведь! Или я не биржевой маклер? Богатство теперь не за горами! Сегодня всех угощаю я!
Приятели рассмеялись.
Мечтания отцов ожили в сердцах детей... Сёта повторял про себя образные слова из старинных китайских стихов. «Золотая шпилька... Благоуханная тень...» — шептал он в сладостном волнении. С нежной грустью вспоминал он о времени, когда отец был молод, когда гостей развлекали знаменитые певцы — босые, в кимоно с черными атласными воротниками. Как будто и не было ни Южного Сахалина, ни Аомори, где он испытал такие лишения. Он шел и видел себя плывущим в старинной лодке под тентом, слышал веселое, беззаботное пенье.
— Рад вас видеть. — Санкити поднялся из-за стола и пригласил гостей в комнаты наверх.
Сакаки не встречался с Санкити с тех пор, как началась его служба на Кабуто-тё. И он, и Сёта все еще не утратили манер и осанки хозяев старинных богатых домов. Речь их была учтива и витиевата, хотя и сбивалась иногда на легкий студенческий говорок.
— Как живется на новом месте, тетушка? — приветствовал Сёта вошедшую с чаем о-Юки. Он с любопытством поглядел на ее волосы: обычно о-Юки причесывалась по-европейски, сегодня у нее была прическа марумагэ — модная теперь в торговой части Токио.
Когда о-Юки вышла, Сакаки, поглядев сперва на хозяина, потом на приятеля, сказал:
— Знаешь, Хасимото-кун, то, чем мы занимаемся, похоже на ремесло гейши. Будь почтителен с клиентом, кланяйся перед ним пониже — и воздастся тебе за труды. А вот сэнсэй — он художник. Он может позволить себе жить, не унижаясь...