Миссис Пауэлл и Сибилла в беседке. - Я хочу представить вам мою сестренку. - Ее встречают радостно, усаживают, расспрашивают. Анетте кажется, что она грезит. Анетта в обществе двух еретичек. Приветливый взгляд мамы, ее седые кудри, улыбка. - Пойдемте со мной, дитя мое, я нарву вам роз. - Розарий, темный свод, разливающий вокруг всю ярость, всю нежность своих благоуханий.
Сибилла и Джузеппе остались одни. Взять ее руку в свои? Она не позволит. Сильнее ее воли, сильнее ее любви эта почти каменная сдержанность. Он думает: как непросто ее любить.
Миссис Пауэлл нарвала для Анетты роз. Розы маленькие, пурпуровые, тугие и без шипов; пурпуровые розы с черным сердечком. - Непременно приходите, my dear[1], Сибилла живет так одиноко. - Анетте кажется, что она грезит. И это проклятый богом клан? Неужели этих людей она боялась как чумы?
Антуан перескакивает через страницу.
Вот Анетта и Джузеппе на обратном пути.
Месяц скрылся. Спустилась тьма. Анетта чувствует себя легкой, хмельной. Эти Пауэллы. Анетта виснет на руке Джузеппе всей тяжестью своего юного тела, и Джузеппе увлекает ее за собой, высоко вскинув голову, а сердцем далеко отсюда в своих заветных мечтах. Довериться ли ей? Не сдержавшись, он наклоняется к ней: - Понимаешь ли ты, я хожу к ним не только ради одного Уилла.
Лица его она не видит, но до нее доходит приглушенная восторженность его голоса. Не только ради Уильяма? Кровь быстрее бежит по ее жилам. А она-то ни о чем не догадывалась. Сибилла? Сибилла и Джузеппе? У нее перехватывает дыхание, она отстраняется, стрела пронзила ей грудь, она хочет бежать прочь. Нет сил. Зубы выбивают дробь. Еще несколько шагов. Она слабеет, шатается и, запрокинув голову, падает на траву под высокий свод лип.
Он опускается на колени, он ничего не понимает. Что с ней такое? Но она резко выбрасывает руки, как щупальца. Ох, на сей раз он понял. Она цепляется за него, приподымается, жмется к нему, рыдает. Джузеппе, Джузеппе.
Крик любви. Никогда он его не слышал. Никогда, ни разу в жизни. Сибилла словно замурована своей загадкой. Сибилла чужачка. А тут вплотную такое отчаяние, Анетта. Рядом, вплотную это юное тело, сладострастное и сочное, отдающееся. Тысячи мыслей разом проносятся в его голове, их детская влюбленность, вся нежность, все доверие; ее любить он может; она дышит тем же воздухом, что и он, он хочет ее утешить, исцелить. Рядом эта животная теплота, и она обволакивает его, обволакивает вдруг ноги. Толчок волны, которая уносит все, и сознание тоже. Ноздри его впивают знакомый и новый аромат ее волос, губы касаются залитого слезами лица, трепетных губ. Кругом сообщники - мрак, ароматы, биение крови, неодолимый порыв. Он прижимает губы любовники к влажным полуоткрытым устам, которые ждут, сами не зная чего. Она принимает поцелуй, не возвращая его, но как она отдается этим поцелуям, еще и еще. Взаимный и яростный порыв разбивается о плотину уст. Трагическое притяжение. Упоение. Слиянность двух дыханий, желаний, плоти. Деревья над их головой начинают кружиться, звезды блекнут. Одежды смяты, разбросаны, неодолимая тяга, открытье, соприкосновение двух не знающих друг друга тел, тяжесть, близость, мужская тяжесть, смиренное растерянное согласие, мучительный хмель, хмель брачный, она его, его...
О, единое дыхание, и время остановилось.
Тишина, рокочущая отголосками, гудение, безбрежный всплеск тревоги, неподвижность. Прерывистое дыхание мужчины, лицо его, уткнувшееся в нежную грудь, громкое биение сердец, неслиянное биение двух этих сердец, которым заказан унисон.
И вдруг яркий луч луны, этот нескромный и грубый взгляд отбрасывает их друг от друга, словно удар бича.
Они быстро вскочили на ноги. Растерянные. Губы кривятся. Оба дрожат. Не от стыда. От радости. От радости и неожиданности. От радости и еще от желания.
Брошенная на примятое ложе травы под луной охапка роз осыпает лепестки. И тут этот романтический жест. Анетта хватает сноп цветов, встряхивает, полетом лепестков покрывает примятую траву, еще хранящую отпечаток лишь одного тела.
Антуан, вздрогнув от возмущения, откладывает книгу.
Он ошеломлен. Жиз? Да может ли это быть?
И, однако, весь этот отрывок так и сочится правдой: дело даже не в ветхой стене, колокольчике, розарии, а вот когда они, сплетая объятия, упали вместе в траву, это уж никак не вымысел; только не на каменистых дорогах Италии, не под сенью лимонных рощ, а в жесткую траву Мезона, ее-то Антуан себе отлично представляет, под вековыми липами аллеи. Да, да. Значит, Жак водил Жиз к Фонтаненам, и такой ночью на обратном пути... О, наивность! Жить рядом с ними обоими, рядом с Жиз, и даже ни о чем не догадываться! Жиз? Нет, нет, не может это целомудренное, это оберегающее себя девичье тело скрывать такую тайну...
В глубине души Антуан восстает против этой мысли, пока еще отказывается верить.
А как же быть со всеми этими подробностями? Розы... Алые розы... Ага, теперь ему понятно волнение Жиз, когда она получила от неизвестного отправителя из лондонского цветочного магазина корзину роз; и вот почему она требовала, чтобы немедленно начали розыски в Англии, хотя, казалось бы, присылка цветов - событие не бог весть какой важности! Очевидно, она одна поняла смысл этого подношения - алые розы прислали ей через год, возможно даже день в день, после того падения под липами!
Значит, Жак жил в Лондоне? А как же тогда Италия? А Швейцария? А что, если он и сейчас еще в Англии? В конце концов, можно и оттуда посылать свои произведения в этот женевский журнал...
И внезапно осветилось то, что было до сих пор скрыто, словно одно за другим рухнули огромные полотнища тьмы, заслонявшие единственную слабо мерцающую точечку! Отсутствие Жиз, та настойчивость, с какой она добивалась, чтобы ее послали учиться именно в этот английский монастырь! Конечно, черт возьми, решила сама разыскать Жака. (И тут Антуан упрекнул себя задним числом за то, что после первой же неудачи пренебрег таким следом, как лондонский цветочный магазин!)
Он пытается думать последовательно, но слишком много предположений, слишком много воспоминаний врывается в ход его мыслей. Нынче вечером все прошлое предстало перед ним в новом свете. Вот теперь-то понятно отчаяние Жиз после исчезновения Жака. Отчаяние, всего значения которого он и не подозревал, но пытался его хоть как-то смягчить. Он вспомнил свои отношения с Жиз, свою жалость к ней. Впрочем, не из этой ли жалости мало-помалу родилось его чувство к Жиз? В те времена Антуану не с кем было поговорить о Жаке; не с отцом же, упорно отстаивавшим свою версию о самоубийстве, не со старушкой Мадемуазель, вечно в постах и молитвах. Другое дело - с Жиз, такой близкой, такой преданной. Каждый день после ужина она спускалась к нему узнать, нет ли чего нового. А ему приятно было делиться с ней своими надеждами, сообщать ей о предпринятых шагах. Уж не во время ли этих вечерних бесед, полных такой интимности, ему полюбилось это трепетное создание, ушедшее в тайну своей любви? И, как знать, не поддался ли он неведомо для себя пьянящей прелести этого юного, уже принесенного в жертву другому, тела? Он припомнил милые выходки Жиз, эту ласковость страдающего ребенка. Анетта... Как же здорово она его провела! А он, лишенный в связи с отъездом Рашели положенного ему пайка чувств, он-то чего только не навоображал... Экое убожество! Он пожал плечами. Он увлекся Жиз просто потому, что ему некуда было приложить свои чувства; и он верил, что Жиз питает к нему слабость, а оказывается, она со своей покалеченной страстью привязалась к нему в минуты смятения как к единственному человеку, способному вернуть ей любовника!..
Антуан пытается прогнать эти мысли. "И все-таки, - думает он, - до сих пор еще неясно, чем объясняется внезапный отъезд Жака".
Сделав над собой усилие, он снова берется за чтение.
Не подобрав разбросанных по траве роз, брат и сестра направляются к палаццо Сереньо.
Возвращение. Джузеппе приноравливает свой шаг к шагам Анетты. Навстречу чему направляются они? Краткое объятие было лишь прелюдией Бесконечная, длинная ночь, навстречу которой они идут, их спальни, эта ночь, что-то произойдет там?