Заходил Гуаран. Ждут перемирия. На всех фронтах идут бои. К чему?
Полная афония. Не могу вымолвить ни слова.
Горло уже почти совсем не расширяется. Что это — паралич задних крико-аритеноидпых нервов? Бардо непроницаем.
Морфий.
8 ноября 1918 г.
Немецкие уполномоченные перешли наши линии. Это конец. Всё-таки удалось дожить.
Ухудшение. Снова страшно скачет температура (37,2—39,9). Снова отёчное полнокровие. Никаких новых симптомов, но обострение во всём.
Попросил (к чему?), чтобы сделали просвечивание. Можно будет проверить, нет ли нового очага. Боюсь нового абсцесса. Колебание температуры определённо указывает на глубокое нагноение.
Правое лёгкое делается всё более болезненным. Весь день принимаю внутрь морфий. Новый абсцесс? Бардо не верит. Никаких симптомов.
Мокрота, пожалуй, менее обильная.
Революция в Берлине. Кайзер бежал[258]. Повсюду в окопах надежда, ликование! А я…
Страшный день. Непереносимое жжение, всё в том же месте — с правой стороны.
Почему я не решился раньше, когда энергия была ещё при мне? Чего я ещё жду? Каждый раз, когда я говорю себе: «Час пришёл», — я…
(Нет. Я ещё ни разу не говорил: «Час пришёл!» А говорю: «Час близок». И жду.)
Бардо замечает при дыхании очаг субкрепитирующих и локализованных хрипов (?).
Просвечивание. Полоса затемнения в верхушке правого лёгкого, без резких границ. Диафрагма неподвижная. Общее уменьшение прозрачности, но без явных уплотнений. Будь у меня другой абсцесс, было бы полное затемнение подозрительного места, с ясными границами. Что ж тогда? Указания пока слишком ещё неясны, чтобы решиться на пункцию. Раз не новый абсцесс, тогда что же? Что же?
Очень ограниченные флюктуирующие очаги, локализованные всё в тех же точках. Инфекция определённо стала всеобщей. Зловонный, страшно обильный пот.
Мелкие абсцессы, множественные мелкие абсцессы?
Бардо, конечно, тоже близок к этой мысли.
Значит, ничего больше сделать нельзя, множественные абсцессы в паренхиме лёгких, никакое вмешательство невозможно, неминуемая асфиксия.
Жжение с обеих сторон. Левое лёгкое тоже отекло. Абсцессы, очевидно, рассеяны в обоих лёгких.
Последний шанс — вызвать наружный абсцесс.
Бесконечная апатия, равнодушие. В столике письмо от Женни, другое от Жиз. Только что опять от Женни. Даже не распечатывал. Оставьте меня одного! Ничего больше не могу никому дать. De profundis clamavi![259] Сегодня всю ночь твердил эти слова, смысл которых понял только впервые.
Быть может, я зря так боялся. Быть может, это не так страшно, как я думаю. Быть может, худшее уже позади. Так часто я воображал себе конец, — не могу больше. Но всё готово, всё здесь, под рукой.
Наружный абсцесс… Безрезультатно. Да и пробовали ли они? Или просто притворились?
Два дня ничего не писал в чёрную тетрадку. Так мучился. Надо подумать о конце. Нелегко сказать себе: «Завтра», — сказать: «Сегодня вечером…»
Морфий. Одиночество. Тишина. С каждым часом всё больше и больше отдаляюсь от всех, уединяюсь, я ещё слышу их, но я их не слушаю.
Выделение мокроты стало почти невозможным.
Как подкрадывается смерть? Так хотелось бы сохранить ясность сознания, писать ещё, вплоть до самого укола.
Приятие? Нет, безразличие. Бессилие убивает всякий протест. Примирение с неизбежным. Власть физического страдания.
Мир.
Кончить.
Отёк ног. Пора, а то уже не смогу. Всё — здесь, стоит только протянуть руку, решиться.
Боролся всю ночь.
Пора.
37 лет, 4 месяца, 9 дней.
Гораздо проще, чем думают.
Жан-Поль.
Примечания
В романе Роже Мартен дю Гара «Семья Тибо» четыре последние книги из десяти охватывают период первой мировой войны 1914–1918 годов. Повествование в седьмой книге начинается 28 июня 1914 года, в день Сараевского убийства, и заканчивается 18 ноября 1918 года, через неделю после подписания перемирия, положившего конец военным действиям. Сюжет «Лета 1914 года» развёртывается во время драматических событий июльского кризиса 1914 года. Возникновение войны, противоборство сил, толкающих к войне и препятствующих ей, находится в центре внимания писателя. Он выступает здесь как историк-публицист.
258