В конечном счете довольно схоже с тем, что представляет собою жизнь. Каждый человек, повинуясь единственной потребности - играть (какие бы высокие предлоги он ни измышлял), строит жизнь сообразно со своими прихотями и способностями из тех самых элементов, которые доставляет ему действительность, из тех разноцветных кубиков, которые попадаются ему под руку, - и так со дня рождения. Те, кто одарен, стараются сделать из своей жизни сложную конструкцию, подлинное произведение искусства. Нужно следовать их примеру, чтобы как можно лучше, веселей провести "перемену"...
Каждый, сообразно со своими возможностями. Каждый - из тех элементов, которые дает ему случай. И так ли уж важно в самом деле - хуже или лучше получится какой-нибудь обелиск или пирамида.
Той же ночью.
Мой мальчик, я раскаиваюсь в том, что написал вчера вечером. Если тебе попадутся эти страницы, ты, должно быть, вознегодуешь. "Так мог думать только старик, - скажешь ты, - или умирающий". Ты прав, конечно. Я и сам уже не знаю, в чем правда. Существуют другие ответы, не просто негативные, на тот вопрос, который ты, несомненно, ставишь перед собой: "Во имя чего жить, работать, какова цель, которой стоит отдать себя всего?"
Во имя чего? Во имя прошлого и будущего. Во имя твоего отца и твоих детей, во имя того, что сам ты - звено этой цепи. Развитие не должно прерываться... Передать другим то, что тебе досталось, но обогатив, возвысив.
Не ради ли этого мы живем?
12 сентября, утро.
Был средним человеком, не выше того. Средние способности, как раз в соответствии с тем, чего требовала от меня жизнь. Средний ум, и память, и дар ассимиляции. Средняя личность. Все прочее - маскировка.
После обеда.
Здоровье, счастье - только шоры. В болезни черпаешь наконец явное видение мира. (Идеальным условием для того, чтобы понять себя и понять людей, было бы переболеть и затем восстановить здоровье. Меня подмывает даже сказать, что "человек, неизменно пользующийся хорошим здоровьем, неизбежно дурак".)
Был средним человеком - не выше того. Без настоящей культуры. Культура у меня была профессиональная, ограниченная моим ремеслом. Великие люди, настоящие великие люди, не ограничены своей областью. Великие врачи, философы, великие математики, великие политики никогда не бывают только врачами, философами и т.д. Их мысль свободно движется в других сферах, бежит за пределы специальных знаний.
Вечер.
О себе самом.
Я просто-напросто всегда был удачлив. Карьеру выбрал такую, в которой легче всего было преуспеть. (Что уже само по себе показатель практического ума.) Но ума среднего, хорошо уравновешенного, но лишь настолько, чтобы использовать благоприятные обстоятельства.
Прожил в ослеплении гордыней.
Воображал, что всем обязан своему уму и своей энергии. Воображал, что сам выковал свою судьбу и что мои успехи заслужены мною. Считал себя незаурядным субъектом только потому, что сумел убедить в этом людей менее способных. Маскировка. Ухитрялся вводить в заблуждение даже Филипа.
Обман, иллюзии, которые жизнь не замедлила бы разрушить. Меня, конечно, ожидали жестокие разочарования. Я просто был бы хорошим врачом, таким, как сотни других.
13 сентября.
Нынче утром розоватая мокрота. 11 часов. Лежу, дожидаясь Жозефа, банок.
Моя палата. Ненавистный маленький мирок, знакомый мне до последнего гвоздика, до тошноты. Нет такой щелочки, царапинки на этой розовой стене, следа от рамки, на которых тысячи раз не останавливался бы мой взор. И неизменные girls над зеркалом! (Которых мне, может быть, недоставало бы, если бы меня послушались и убрали их.)
Часы, долгие часы, дни, ночи на этой постели, и это я, когда-то такой деятельный!
Деятельность, активность. Я был не просто активным. У меня был культ активности, фанатический и ребяческий.
(Не хочу быть слишком суровым к своей прежней активности. Всему, что я знаю, научило меня именно действие. Столкновение лицом к лицу с реальностями. Действие воспитало меня. Даже этот кромешный ад войны я выносил так твердо лишь потому, что он вынуждал меня непрестанно к действию.)
Днем.
В сущности, мне следовало бы избрать хирургию. Я вкладывал в свою работу темперамент хирурга. Чтобы стать действительно хорошим врачом, нужно быть и созерцателем.
Вечером.
Все время вспоминаю о прежней чудесной, деятельной жизни. Не без суровости. Я замечаю в ней сейчас долю - некую долю - притворства. (Перед самим собой не меньше, во всяком случае - столько же, сколько и перед другими.)
Моя слабость: вечная потребность в одобрении. (Нелегко признаться в этом, Жан-Поль!)
Сотни раз убеждался, что мог проявить себя во всем блеске только в присутствии других. Когда я чувствовал, что на меня смотрят, говорят обо мне, восторгаются, я расцветал, росла моя смелость, решимость, сознание силы; воля устремлялась в бой. (Примеры: бомбардировка Перонна, скорая помощь в Монмирайле, удачная операция в лесу Брюле и т.д. Другой пример - в довоенное время: я всегда был в сто раз проницательнее в диагнозах, предприимчивее в лечении, когда действовал на глазах у моих сотрудников, в больнице; другое дело - дома, у себя в кабинете, наедине с пациентом.)
Я понял теперь, что истинная энергия - нечто иное; она обходится без зрителей. Моя энергия всегда нуждалась в присутствии других, чтобы дать максимум того, что я мог дать. Будь я один на острове Робинзона, возможно, я покончил бы с собой. Но появление Пятницы побудило бы меня к свершению подвигов.
Вечер.
Упражняй волю, Жан-Поль. Если ты способен желать, ты сможешь достигнуть всего.
14-е.
Рецидив. Ретростернальные боли, помимо всего прочего. И спазмы непонятного происхождения. Беспрерывная рвота. Не смог встать с постели.
Гуаран принес газеты. В Швейцарии говорят о мирных предложениях Австро-Венгрии100 (?), а также о глухом революционном брожении в Германии (?)... Значит ли это, что в Германию, благодаря посланиям Вильсона, проникли демократические идеи? Более достоверно известие о продвижении американцев в направлении Сен-Миеля. А ведь Сен-Миель - это дорога на Бриен, на Мец. Зато мы подвигаемся на линии Гинденбурга101, которую считают неприступной.
16 сентября.
Немного легче. Приступы рвоты прекратились. Эти дни очень ослаб от диеты.
Ответ Клемансо на попытки Австрии начать мирные переговоры. В высшей степени неприятный ответ. Стиль кавалерийского офицера. Хуже того: пангерманский стиль. Плоды недавних военных успехов уже дают себя знать: как только один из противников решит, что превосходство на его стороне, он раскрывает свои тайные замыслы, которые всегда оказываются империалистическими замыслами. Вильсону придется выдержать не один бой с государственными деятелями Антанты, если только победа союзников не будет исключительно делом рук американских солдат. У Антанты был прекрасный случай сказать открыто и честно, каковы ее цели. Но Антанта предпочла блефовать, Антанта делает вид, что ее требования будут максимальными, и это из страха, что иначе в момент подведения счетов ей не удастся вытянуть из побежденных все, что только можно вытянуть. Гуаран говорит: Антанта пьянеет от любого успеха.
17-е.
Они могут говорить все, что угодно, но это распространение очагов бронхопневмонии следует рассматривать как форму обострения инфекции легких.
18-е.
Бардо долго меня осматривал и выслушивал, потом совещался с Сегром. Явное ослабление правого желудочка, явление синюшности, и пониженное кровяное давление.
Я ждал этого уже давно. Старая песня: "Поражены легкие - лечи сердце".
Повадки санитаров: они ухитряются быть вне пределов досягаемости, когда спешно нужны больному, и вечно торчат в палате как раз тогда, когда их присутствие кажется предельно неуместным.
Ночь с 19-го на 20-е.
Жизнь, смерть, непрерывное произрастание и т.д.
После обеда мы с Вуазене рассматривали карту фронта Шампани. Внезапно вспомнил белесую равнину (кажется, где-то к северо-востоку от Шалона), где мы остановились на привал, чтобы перекусить; меня тогда, в июне семнадцатого года, прикомандировали к другому полку. Земля была так глубоко взрыта бомбежками еще с первых дней войны, что на ней не произрастало больше ничего, даже пырея. А ведь дело было весной, вдали от фронта, и все пространство вокруг было вновь перепахано. И неподалеку от того места, где мы расположились, среди мертвой меловой пустыни, вырисовывался зеленый островок. Я направился к нему. Это оказалось немецкое кладбище. Могилы, сровненные с землей, укрытые в высокой траве, а над этим еще свежим скопищем трупов, - изобилие злаков, полевых цветов, бабочек.