Микаль заинтересовался моим случаем. Относительно редкий: в течение года из семидесяти девяти отравленных ипритом, бывших здесь на излечении, только у семи простые абсцессы, как у меня. Четырех оперировали успешно. Трое других...
Множественные абсцессы, к счастью, встречаются реже. Не операбельны. Из семидесяти девяти отравленных газами только три случая, и все три смертельные.
Мне повезло. (Написалось это само собой. Конечно, я бы этого не написал, если бы хоть немного подумал. Но раз уже написалось, не хочу вычеркивать. Должно быть, я еще слишком привязан к жизни, раз называю "везением" продление пытки...)
12 октября.
Попробовал немножко походить после обеда. Еще похудел. С 30 сентября потерял два кило четыреста.
Сердце сдает. Дигиталин дважды в день. Страшная потливость. Боли, слабость, сухой кашель, удушье - все удовольствия разом. А когда меня спрашивают, как я себя чувствую, отвечаю с полным убеждением: "Неплохо..."
13-е.
Швейцарские газеты сообщают, якобы из достоверного источника, что новый немецкий кабинет обратился окольным путем к Вильсону105 с предложением начать переговоры. Прямое предложение немедленного перемирия. Правдоподобно, ибо последняя речь канцлера в рейхстаге была откровенным предложением мира. И это Германия, вчера еще столь дерзкая!
Только бы союзники, чего доброго, не зарвались! Только бы удержались от искушения, не слишком бы вознеслись... В каждом их слове - наглость выигравшего скачку жокея! Уверен, что сам Рюмель позабыл свои мрачные весенние предсказания: должно быть, из всех сегодняшних триумфаторов Рюмель - самый непримиримый.
Слово "радость", которым пестрят страницы французских газет, звучит просто оскорбительно. "Облегчение" - да, но только не "радость"! Нет, можно ли забыть так быстро ту лавину горя, которая нависает над Европой! Ничто, даже окончание войны не отменит того, что боль господствует и длится.
14 октября, ночь.
Снова бессонница. Ловлю себя на том, что жалею теперь об отупляющей сонливости, которая была у меня в период инфекции. Голова пустая, полное безразличие. Во власти "призраков". Сознания хватает только на то, чтобы как следует прочувствовать страдание.
Мне хотелось запечатлеть в этом дневнике свое "я". Для Жан-Поля. Но когда я начал писать, я был уже неспособен сосредоточиться, мыслить последовательно, работать. Еще одна неосуществленная мечта.
Пускай так. Полнейшее безразличие, расползается, как масляное пятно.
15-е.
Генеральное наступление. Повсюду успех. Все фронты зашевелились разом. С тех пор как заговорили о мире, союзное командование пустилось во все тяжкие, словно хочет отыграться напоследок. Травля зверя в полном разгаре.
Сегодня немного получше. Пишу с удовольствием.
Заходил Вуазене. Напоминает Будду. Лицо плоское, широко расставленные глаза, веки тяжелые, выпуклые, округлые, похожие на мясистые лепестки цветов (магнолии, камелии), большой рот, толстые губы, еле шевелит ими при разговоре. Лицо мудреца. Когда глядишь на него, становится спокойно. Какая-то фаталистическая безмятежность, что-то азиатское.
Ему якобы известны настроения, царящие в последнее время в генеральном штабе. Не предвещают ничего хорошего. Потери считаются ни во что с тех пор, как решили все надежды возложить на американскую помощь, которую полагают неисчерпаемой. И глухое сопротивление миру. Отвергнуть любые условия перемирия, захватить Германию, подписать мир в Берлине и т.д. Вуазене говорит: "Они мыслят категориями победы, вместо того чтобы думать об окончании войны". И все более открыто враждебны Вильсону. Уже твердят, что "четырнадцать пунктов"106 выражают только личные взгляды Вильсона; что Антанта никогда не одобряла их официально и т.д. Вуазене напомнил мне, что с июля, со времени первых военных успехов, пресса (подцензурная) еще изредка говорит о Лиге наций, но уже никогда о Соединенных Штатах Европы.
Вечер.
Вуазене оставил мне несколько номеров "Юманите"107. Просто поразительно, какое жалкое зрелище являют собой наши социалисты в глазах каждого, кто вдумался в американские послания. Тон узколобых сектантов. Ничего великого не может породить эта среда, эти люди. Социалистических политиков Европы следует отмести ко всем прочим обломкам старого мира. И выбросить на свалку вместе со всей остальной дрянью.
Социализм. Демократия. Думаю, что Филип, пожалуй, был прав: правительства победивших стран вряд ли откажутся от диктаторских замашек, приобретенных ими за эти четыре года. Империализм (империализм республиканский), представленный Клемансо, пожалуй, не так-то легко сдаст позиции! Быть может, очаг подлинного социализма в будущем возникнет для начала в побежденной Германии. Именно вследствие того, что она побеждена.
16-е.
Немного полегче последнюю неделю.
Гуаран разыскал для меня текст послания от 27 сентября. Ничего нового по сравнению с прежними, но более четко определены цели мира. "За этой войной должен последовать новый порядок и т.д.". Всеобщий союз народов единственная гарантия коллективной безопасности. Если эти слова производят такое действие на меня, "мертвеца в отпуске", что же должны испытывать миллионы солдат, жены, матери! Нельзя впустую будить такие надежды. Искренне или неискренне, - теперь это уже не важно, - правительства союзных стран присоединятся к принципам Вильсона: обстоятельства таковы, единодушное давление народов на правительства будет столь мощным, что в назначенный час ни один политический деятель Европы не сможет уклониться от заключения мира, которого ждут десятки миллионов людей.
Думаю о Жан-Поле. О тебе, мой мальчик. И это такое облегчение. Родится новый мир. Ты будешь свидетелем его упрочения. Одним из его созидателей. Будь сильным, чтобы стать достойным его созидателем.
Четверг, 17-е.
Драконовский ответ Вильсона на первый зондаж со стороны Германии. Требует без всяких оговорок, чтобы началу переговоров предшествовало свержение императорской власти, изгнание военной касты, демократизация режима. Требует даже, идя на явный риск, отсрочить мир. Эта непримиримость, конечно, диктуется обстоятельствами. Не забывать об основных целях. Нужен не мертворожденный мир и даже не капитуляция кайзера. Нужно всеобщее разоружение и создание Европейской федерации. Это неосуществимо без уничтожения императорской Германии и императорской Австрии.
Гуаран крайне разочарован. Я защищал Вильсона против него и всех остальных. Вильсон - искушенный практик, который знает, где очаг болезни, он до конца вскрывает нарыв и только затем перевязывает рану.
Кстати, о нарыве. Наш добряк великан Бардо объяснил мне весьма подробно, что иприт является лишь побочной причиной возникновения нарыва. Что нарыв на самом деле следствие побочной инфекции, вызываемой микробами, размножающимися в паренхиме, что усиливает ущерб, причиненный газами...
18 октября.
С ужасным трудом преодолеваю сегодня усталость. Не могу прочесть строчки, разве что газеты.
Каким тоном говорит союзная пресса о наших "победах". Прямо наполеоновская эпопея в изображении Гюго... Нынешняя война (любая война) ничего общего не имеет с героической эпопеей. Она варварство и отчаяние. Она кончается, как кончаются кошмары, - в холодном поту и тоске. Те героические акты, которые она породила, тонут в ужасе. Они свершились во мраке окопов, в крови и грязи. С мужеством отчаяния. С отвращением к тому мерзкому делу, которое придется довести до конца. Война оставит после себя невыразимо гнусные воспоминания. Ни звуки труб, ни развевающиеся знамена не в силах этого изменить.
Два скверных дня. Вчера вечером внутритрахеальная инъекция гоменолового масла. Но инфильтрат и повышенная чувствительность гортани затруднили процедуру. Они возились со мной втроем. Бедняжка Бардо совсем упарился. Я проспал целых три часа. Сегодня немножко полегче.