Волдис развлекал товарищей рассказами о веселых случаях из своей жизни, о шалостях в мореходном училище и приключениях в портах. Порою ему даже удавалось вызвать улыбку на их лицах. Он демонстрировал свое прежнее искусство — подражал кошачьим концертам — и описывал, как он когда-то пугал этим суеверных кумушек. Матрос Клюквин заснул на веслах, Волдис наклонился к его уху и громко прокукарекал. Клюквин открыл глаза, Волдис весело пожелал ему доброго утра. Все расхохотались.
Когда все средства были исчерпаны и ничто уже не помогало, Волдис начинал фантазировать и рисовал людям заманчивые картины их возвращения в Англию: их примут замечательно, накормят и уложат спать; журналисты, поговорив с ними, опишут в газетах их приключение. Они остановятся в бордингхаузе за счет пароходства, получат деньги за погибшие вещи и станут жить припеваючи.
Был ли он в действительности настолько беспечен — это вопрос, но если у него хватало силы поддерживать бодрость духа, то, вероятно, запасы жизнерадостности в нем еще не иссякли.
Во второй шлюпке люди разучились улыбаться. Угрюмые, точно злейшие враги, сидели они вплотную друг к другу. Измученные до предела, они сделались нечувствительными к мучениям других. Стоны больных, бред страдающих галлюцинациями, истерический плач и мольбы о том, чтобы их пристрелили, никого больше не трогали. С еле заметными признаками жизни лежал на дне шлюпки старый Юхансон. Больной матрос умер к утру третьего дня, и его без обычной церемонии опустили в море.
Белдав, закутавшись в плотное пальто, не спускал глаз с Джонита и время от времени бормотал:
— Это не жилец… это не жилец…
В его мозгу засела мысль, что Джонит уже мертв и только кажется, что он еще чуть жив. Он лежит на дне лодки, как покойник, не двигаясь; грудь его не подымается, а если рот еще изредка кривится в гримасе, то это скорее похоже на посмертную конвульсию, чем на проявление жизни.
В продолжение всего третьего дня Белдава мучило сознание, что в шлюпке находится мертвец и его нужно выбросить за борт, но у него не хватало решимости сказать об этом остальным. Так прошла еще одна ночь. Под утро Белдав сменил Ингуса у руля. В седой предрассветный час, когда второй штурман задремал, Белдав склонился к Джониту и ощупал его лицо. Он не разобрал, чувствуется ли в нем живое тепло или оно застыло, но ему хотелось, чтобы оно было мертвым и застывшим, и поэтому он так и подумал.
— Этот готов, — сказал он Дембовскому.
— Да… — как автомат ответил чиф.
— Надо его выкинуть за борт, — продолжал Белдав.
— Да… — не открывая глаз, подтвердил Дембовский.
Белдав разбудил стюарда, окликнул двух неспавших матросов и приказал выбросить Джонита в море. Те механически выполнили распоряжение, ничего не спрашивая и не соображая, для чего это делается. Втроем они подтащили Джонита к борту шлюпки, отодвинули дремавших кочегаров и столкнули безвольное, несопротивляющееся тело в воду. Всплеск воды разбудил Путраймса и Лехтинена. Они взглянули в том направлении, откуда послышался всплеск, и увидели, как чье-то чужое, но где-то виденное лицо скрывается в пучине. Это было лицо живого человека; во взгляде широко открытых глаз отражалось недоумение, они ясно слышали прерывистое дыхание и видели, как две руки цеплялись за борт лодки. А потом все опять стало обычным. Волны сомкнулись над головой Джонита, слегка покачиваясь, скользнула вперед лодка, и в правой стороне горизонта на небосклоне забрезжил зеленовато-серый рассвет.
— Что случилось? — спросил сонно Путраймс.
— Бебрис умер, его выбросили в море… — ответил Белдав.
— Но ведь он же был еще жив… — прошептал Путраймс.
Никто ему не ответил.
Спустя два часа шлюпки нагнал английский пароход и подобрал двадцать восемь спасшихся моряков. Он шел из Бергена в Манчестер, огибая Шетландские острова. Все двадцать восемь спасенных моряков ожили, в том числе и старый Юхансон, на выздоровление которого не надеялись. Экипаж потерял только двух человек — одного матроса и маленького Джонита.