Сорел. Ричард Гретхэм — его все знают.
Саймон (дружелюбно). Очень рад за всех.
Сорел. Он очень серьезный дипломат. Я с ним на танцах познакомилась.
Саймон. В нашем доме ему никакая дипломатия не поможет. (Кладет карандаш на рояль.)
Сорел. Ну, конечно, я его предупредила, чтоб на хорошие манеры он тут не рассчитывал, но все-таки я прошу, чтоб ты был с ним хоть немного полюбезнее.
Саймон (дружелюбно). Знаешь, у меня лично знакомых дипломатов пока нет, но я их заранее всех терпеть не могу: они все такие самодовольные, лощеные и вежливые — прямо тошнит.
Сорел. Немножко вежливости не повредило бы и большому художнику.
Саймон. А его документы при нем будут?
Сорел. Какие документы?
Саймон. Ну хоть какие-нибудь. Даже у дипломата должны быть документы. (Ставит рисунок на стул.
Сорел. Можешь поберечь свою иронию для своих карикатур.
Саймон. А ты бы могла приберечь свои амурные страсти для Лондона, а не обрушивать их здесь на головы беззащитных родственников.
Сорел. Я постараюсь, чтобы с тобой он общался как можно меньше.
Саймон. Да уж, миленькая, постарайся. (Подходит к роялю, берет сигарету, закуривает.)
Из служебной двери входит Клара. Это полненькая невысокая женщина, энергичная и весьма неряшливо одетая.
Клара, мама на сегодня никого не приглашала?
Клара. Не знаю, дорогой. Продуктов в доме мало. К тому же, у Эми разболелся зуб.
Сорел. У меня где-то было гвоздичное масло. Надо ей дать.
Клара. Она уже пробовала. Зуб не прошел, зато язык обожгла. Прыгала по кухне как ненормальная.
Сорел. Ты не забыла поставить цветы в японскую гостиную?
Саймон. Японская гостиная — это чисто женская комната. Она абсолютно не приспособлена для сюсика иностранных дел.
Сорел. Саймон, заткнись!
Клара. Не нервничай, дорогая, в гостиной полный порядок. Как в гримерной твоей матери в день премьеры.
Саймон. Тогда это безумный уют!
Клара. А ты уже ей сказала насчет своего ухажера?
Сорел (с досадой). Никакой он не ухажер.
Клара (поднимая с пола еще один рисунок Саймона). Ну, нет, так нет. (Ставит рисунок на стул.)
Саймон. Знаешь, Клара, по-моему, Сорел нас всех ужасно стыдится. И я ее не осуждаю, мы тут все страшно безалаберные.
Клара (Саймону). Дорогой, ты что, хочешь повесить это в ванной для гостей? Ты думаешь, это прилично — чтоб столько голых женщин кувыркалось на траве…
Саймон (сухо). Клара, обнаженное женское тело — прекрасно.
Клара. Значит, у меня что-то со зрением. Столько лет служила в театре костюмершей, а не заметила. (выходит через служебную дверь.)
Саймон. У Клары очень усталый вид. Нам бы следовало иметь больше прислуги и не взваливать все на нее.
Сорел. Будто ты не знаешь, что прислуга у нас не задерживается. Ты очень правильно сказал: мы все — безалаберные! И мне за эту нашу безалаберность ужасно стыдно.
Саймон. Тебе она что, мешает?
Сорел. Я думаю, она мешает другим.
Саймон. Мы не виноваты. Так уж нас воспитали.
Сорел. Но раз у нас хватает ума это понимать, то должно хватить ума, чтобы измениться.
Саймон. Вот уж не уверен, что хотел бы измениться.
Сорел. Мы же совершенно не умеем вести себя с людьми.
Саймон. С людьми, к которым хорошо относимся, умеем.
Сорел. Люди, к которым мы хорошо относимся, терпят это, потому что хорошо относятся к нам.
Саймон. А что значит — уметь себя вести в обществе? Улыбаться и болтать о погоде?
Сорел. Когда у нас гости, мы даже не пытаемся как-то их занимать, следить за ними.
Саймон. Следить? Слежка — это омерзительно.
Сорел. Когда люди в гостях, им нужны хоть какие-то знаки внимания. Хотя бы спросить у человека, как он провел ночь.
Саймон. Очень приличный вопрос!
Сорел. Все равно лично я постараюсь измениться к лучшему.
Саймон. Сейчас — постараешься. Потому что сейчас мания — этот твой дипломат. А потом снова станешь нормальной.