Я почувствовал это почти как глубокое разочарование, которое тяжело легло на меня и ведалось в меня, и всякие узы как бы ослабли, и, снова становясь самим собою, я точно вырос из чуждого мне существа, в котором я был растворен. Я снова сознавал себя тем, чем был когда-то, вернул себе мою прежнюю сущность и прежний взгляд, все вокруг меня снова стало, как было, -- ослепление вокруг меня и во мне исчезло, и было такое чувство, точно в концертном зале кончается номер, который все слушали в темноте и безмолвии, и становится светло и шумно. Но прежде всего я почувствовал, что нечто, с чем я был слит, разомкнулось со всех сторон вокруг меня, и я как бы восстал после чисто физических объятий, и чувствовал себя смешным и охваченным стыдом и отвращением, словно после интимной ночи с постороннею женщиной.
Мы влачились туда и сюда, и она все больше становилась неизвестной женщиной для меня, в обществе которой я только путешествовал и чьи билеты и ночлег оплачивал; и ее шумный восторг при виде всего, что мы встречали, резко врывался в мое утонченное настроение, приводил меня в смущение и казался мне ребяческим, а ее навязчивая подчиненность мне грубой и смешной, и я относился к ней, как к дешевому товару, который берут только потому, что нельзя сказать нет; я становился все раздражительнее и насмешливее с нею и, при всем моем желании, не мог дать ей больше того, что дают первой встречной женщине, попадающейся на нашем пути. Разумеется, она уже не могла не заметить, что я стал по отношению к ней другим, чем был. В начале она противопоставила всю свою чуждую подозрения и бессвязную природу и смотрела на все, как на мелочи и случайные взрывы дурного расположения духа, которому она и не могла придавать особенного значения. Позднее же, когда заметила, что порывы ее чувства и ее нежные движения постоянно разбивались о мой холод и кровно оскорблялись и потом отбрасывались, как негодная ветошь -- я мог наблюдать как она начинала недоумевать и смотрела на меня детскими большими и изумленным глазами, которые мучили мою больную совесть. Позднее же, когда она убедилась, что это серьезно, и что я влачу ее с собою, как обременительный мешок, -- холодно, механически и неохотно, как исполняют постылый долг тогда-то она вся ушла в себя, и я часто видел, как она в беспомощном раздумье тупо устремляла глаза перед собою, точно она была охвачена мучительным недоумением и терзалась им и не могла разрешить. Наконец -- это было уже после того, как мы вернулись к себе сюда, в деревню -- когда моя раздражительность и моя насмешливость однажды показались ей грубее и обиднее обычного, она точно сделала последнюю мгновенную выкладку в своих мыслях и в сокровеннейшей жизни ее чувств произошла внезапная и резкая перемена, и мне почудилось что она собрала всю силу своего существа в одном взгляде гордого и решительного презрения, которое она направила на меня и все время продолжала питать ко мне, и которое я чувствовал, как укол, частью, упрямства, частью же -- сострадательной боли.
Это было мучительно уже там, хотя мы тогда чувствовали это меньше: беспрерывная смена людей и вещей то и дело открывала что-нибудь новое, что овладевало нашими чувствами и мыслями, и мы могли жить каждый с собою и в своем собственном мире, вне постоянного принуждения к совместной интимной жизни, причем мы могли и не стоять лицом к лицу друг с другом. Но это стало невыносимо, когда мы вернулись к себе, сюда, в одиночество, и когда мы изо дня в день чувствовали себя обреченными на взаимное отделение. Какую пользу принесет объяснение? Ведь она все равно не поймет меня, так как и я сам не понимаю себя; ведь я же ничего не знаю об этом процессе, который произошел во мне, ни в чем он состоит, ни как он действует; ведь это же не что иное, как естественное и необходимое перерождение моего физического существа, некий порядок, как непроизвольное следствие из данной причины, которой нельзя ни видеть, ни описать, как ничем нельзя было предупредить. Но я вижу, как она ждет от меня чего-то, и мучаюсь, мучаюсь; и жадной, мятежной мыслью ищу выхода и не нахожу ничего; наша будущая жизнь возникает предо мною, как таинственная насмешка, и мне хотелось бы закрыть глаза, лишь бы не видеть ее; но я все вижу.