Для нас обоих жизнь выбилась из колеи, и виною тому -- бессмыслица и мелочь. Я не могу ненавидеть и презирать жизнь, моя насмешка замолкает, и мой смех замирает на устах у меня; и, сидя в самом центре бытия, я чувствую один лишь ужас, так как мне всегда казалось, что я встречаю украдкою глядящие на меня косые глаза безумного, за которым все мы должны следовать, слепо и безумно, как сомнамбулы.
III.
Они были наедине, в июльский вечер, когда вся природа была как бы охвачена лихорадкой. В горячем и душном воздухе набегали бешеные, холодные порывы ветра, -- высоко, в пространстве, собиралась гроза, -- как фантастические исполинские птицы, надвигались облака и низко, на южном горизонте вспыхивали бледные зарницы. Солнце зашло, но тучи бросали металлический отблеск на потемневшую равнину, которая от опушки леса, где они были, раскрывалась перед ними необъятным простором.
Он сидел на пне и поочередно, пристально всматривался то в окружающее, то в нее, прислоненную к древесному стволу. Ему казалось, что она смотрела на него глазами безумной, так как в них частью проникли сумерки, частью же -- как бы стальной холодный блеск; и он чувствовал этот взгляд, точно у него была удалена теменная кость, и его мозг был вскрыт и обнажен, и в него проникало тонкое, холодное, стальное острие. В его крови разливалась лихорадка самой природы; было и холодно и жарко; то горячий зной, то порыв безумия, что врезалось, как ледяное лезвие; и перед ним вспыхивали образы, видения сластолюбца и безумца.
И, стоя там, прислонившись к древесному стволу и всматриваясь в равнину, она казалась ему зловещим духом этого зрелища. Он видел, как очертания расплывались, черты лица искажались, кожа серела и блекла, и в теле начиналась работа разложения; он видел холодный кровожадный огонь в ее маленьких бесцветных глазах, и холодную кровожадную улыбку на тонких бесцветных губах; чудилось он подмечает единство в ее существе то, что лежало внутри и в самой основе ее, и он напрягал все силы своей души, лишь бы подойти к ней ближе, проникнуть и узнать, что это такое. И как хирург вонзает в тело свой инструмент, чтобы удалить болезненное образование, он погружал всю свою мысль в эту улыбку, лишь бы разгадать тайну ее существа и определить его странное строение; но в решительное мгновение, с каким бы мучительные напряжением он всем своим существен ни старался проникнуть в ее сущность инструмент всегда выскользал из его руки; и в ближайший миг они снова были отторгнуты друг от друга, как прежде, -- он сидел на пне, она же стояла, послонявшись к древесному стволу, -- и он снова смотрел на улыбку тонких, бесцветных губ, алчную и беспредельно сладострастную, как если бы она видела потоки крови или мечтала о вечной ночи любви в беспамятстве.
И подобно тому, как загипнотизированный пристальным созерцанием призмы медиум сосредоточивает все свое существо в одной точке, парализует все остальные органы и замыкает все каналы, по которым текут ощущения действительного внешнего мира,---подобно тому, как весь его душевный механизм, его мозг и его чувства, работает вне всякой другой зависимости от внешнего мира, кроме магнетической связи с усыпителем, и как бы в густом тумане со вспыхивающими и гаснущими блуждающими огоньками, придающими всему смешные и увеличенные размеры,--точно так же и он столь долго и столь напряженно всматривался в эту загадочную улыбку сфинкса, что теперь был прикован к ней всем своим душевным взглядом всеми тончайшими движениями своего существа, без сознания и воли, и весь этот мир, который: раньше расстилался вокруг него в своей нормальной действительности -- весь этот мир лежал теперь там в глу6ине этой улыбки как зловещая тьма с яркими искрами в блуждающем свете которых все предметы принимали новые поразительные размеры, точно они вырастали вне формы, или покривились, или опрокинулись. И он сам жаждал проникнуть в эту таинственную область, где мертвым сном дремала душа этой женщины, блуждать там, видеть те же видения и пылать теми же чувствами он жаждал этого со сладострастным холодом ужаса.
Лето прошло, и осень и зима.
В ненастный вечер, в марте, он застал ее дома одну. Она полулежала в глубокой оконной нише, и он уселся в ногах у нее. Мартовский вихрь метался по улицам, стучался в двери и гремел вывесками. Мяукали кошки. На ее закинутом назад лице мерцал отблеск лампы, и он видел ее глаза, как два фосфорически светившихся кружка, и вдруг почувствовал, что дрожащая рука ласкала его волосы; и он обхватил ее и, с исполненным ужаса напряжением, не отрывал своих глаз от ее улыбки, которая мертвенно и неподвижно покоилась на ее бесцветных губах, как призрак в свете лампы, она же дрожала и корчилась в его объятиях, и вдруг -- он увидел, как бы вдалеке, в самой глубине этой улыбки, некое зрелище, пьяную оргию, ужасающую пляску смерти тощих мужских скелетов и обнаженных, как на полотнах Йорданса, женских тел.