— Ты шпион, — сказали мне.
— Да, но я работаю не на Сириус. Я агент Канопуса, — сознался я. И объяснил: — Как вы для Волиена, так и Волиен для Канопуса, только если вы отличаетесь от Волиена на один порядок, то Волиен отличается от Канопуса на тысячу порядков. Вам это понятно? Вас ослепило на Волиене слабое мерцание, а вот если бы вы могли себе представить Канопус… — Но меня все же выгнали. Меня не убили: Мотц остается самим собой, приличным и справедливым, пусть и не трезвомыслящим, потому что Воплощения привезли с Волиена воспоминание о магазинах, полных вин и крепких напитков, сотнях сортов. Мне сказали: «Уезжай». Ну я и поехал на Олпут. На Мотце не осталось ни одного иностранца, ни единого.
Олпут — это вам не Мотц! Если на Мотце существует — существовал! — единый тип людей, одинаковый на всей планете, — надежных, работящих, узко мыслящих, дисциплинированных, то на Олпуте живут представители сотен планет; там все приезжие. Когда Сириус стал таким Высокоморальным, после свержения Большой Пятерки, там размножились тюрьмы, и Олпут стал для сирианцев своего рода тюремной планетой; туда высылали лучших и худших людей откуда только можно. Но разнообразие, разноликость олпутцев означает, что в них негибкость и догматичность Морали вызвали цинизм, а не твердую веру, как было с мотцанцами. Как отчетливо в этом проявилась правильность нашего закона, гласящего, что государство и империя просуществуют тем дольше, чем больше граждан, не верящих в его пропаганду! Мотц твердо верил в совершенство Сириуса — и Мотц больше не принадлежит Сириусу! На Олпуте самые разные взгляды и верования, там процветают жестокость и деспотизм — и, вероятно, он останется форпостом Сириуса здесь, хотя все остальные колонии объявили себя свободными. Поверьте мне, Клорати, вторгаться на Волиен вместе с Олпутом — не самое веселое, чем я хотел бы вас потешить. Все эти расы и человеческие породы, которые (в целом) на Олпуте издавна притерлись друг к другу, видят изобилие и блага Волиена, они непрерывно произносят речи, как принято у победителей, толкуя о своем превосходстве, и Сирианская Мораль подходит для этой цели не хуже, чем любые другие идеи, но ни одно из их внутренних убеждений не изменилось от созерцания богатства и красоты Волиена, от терпимости и доброжелательности его граждан. Олпут перенаселен. Для его обитателей Волиен — подходящее местечко, куда можно переселиться. Они убивают, и убивают, и убивают; не хочу об этом говорить, чтобы вас не шокировать. Что касается «агентов» Сириуса на Волиене, Олпут знал о них не больше, чем Мотц. Из конца в конец каждой колонии Волиена тысячи волиенцев дрожат от страха, и грызут ногти, и потеют по ночам: «Как отнесутся к моему предательству (или прозорливости?) эти олпутцы, которые хотя и называют себя сирианами, но никогда не были на Сириусе и знают о нем даже меньше, чем мы?» Некоторые предстали перед этими новыми и ужасными победителями с речью: «Простите, но я считаю себя одним из вас. Я верю в Сирианскую Мораль…» и так далее и тому подобное. «Ах, вот как, вы верите? — было ответом. И потом: — Ладно, а что вы думаете сейчас?» И целыми сотнями эти сентиментальные агенты оказываются в трудовых лагерях, где им позволяют умереть от голода. Некоторых из них олпутцы наняли в свое Правительство Сирианской Морали (так они называют свой правящий орган) в роли надзирателей.
В том числе, кстати, и Спаскока. Правильно ли я понял, что он отказался от нашего предложения взять его на Волиендесту? Наверное, это смелый поступок. Он сейчас заведует судоустройством и является (наказание соответствует преступлению) специалистом по Морали — изучает, как она влияет на повседневную жизнь граждан.
А теперь небольшая историйка, забавный инцидент, как небольшой лучик света, озаряющий тьму. Все то время, пока Мотц захватывал Волиен, а потом убирался восвояси, Аритамея и ее помощники пребывали запертыми в комнате в здании суда, рассматривая «Обвинение» Грайса. Да, они знали о нашествии Мотца, но разве им не приказали «продолжать заниматься своим делом, как всегда»?
Некоторые солдаты с Мотца, по пьянке, шатаясь, забрели в ту комнату, где сидели присяжные, прилежно вчитываясь, делая выписки и сообщая друг другу свои соображения; и, поскольку солдаты понимали, что книги — это хорошо, то они, по-прежнему шатаясь, удалились.
Вскоре появился Олпут. Ох, Клорати, вообразите себе эту сцену, вы только себе ее представьте, я позволю себе удовольствие пересказать хотя бы один инцидент…
Довольно пыльная комната, окна которой выходят во внутренний дворик. Здесь ничего не видно и не слышно. Сюда не доходят звуки вторжения и гибели. Двадцать присяжных: все они сидят вместе в одном конце комнаты, среди них Аритамея, а на небольшой платформе — серьезный, страдающий мужчина — тот самый субъект, читающий выдержки из документа. Они все сильно исхудали, поскольку кормят присяжных плохо, все беспокоятся о своих семьях, все озабочены судьбой Волиена. Но им предписан долг, и этот долг они выполнят. Рассматривается документ — заключительная речь Грайса по иску к Волиену.
Человек, который ее читает, еще не слышал, что эти олпутцы — настоящие скоты, готовые убивать по своей прихоти, поэтому, увидев пятерых солдат неизвестного ему типа, — олпутцы сами по себе являются продуктом смешения множества генов, но принадлежность к этой расе придает им неспешность, снисходительность, цинизм, хорошее настроение, в котором они осуществляют все, за что берутся: в этом настроении они едят, пьют, совокупляются, убивают, лгут, обманывают. Так вот, увидев незнакомых солдат, присяжный просто поднимает руку и говорит:
— Минуточку, мы еще обсуждаем наш вердикт. — И продолжает читать: «Вот мои основные положения».
Далее он полностью зачитывает документы:
— «Первое — Вы, Волиен, никогда не предоставляли мне никаких препятствий, чтобы я их преодолевал. С колыбели и до могилы мой жизненный путь мог быть только легким.
Второе. Вы создали мне все условия, чтобы стать изнеженным и потакать своим прихотям, сделали меня не способным отказаться ни от одного своего желания.
Третье. Вы вырастили меня в убеждении, что я могу получить все что хочу, мне принадлежит все, только потому, что я этого пожелал.
Четвертое. Вы обрекли меня на жизнь в атмосфере невыносимой скуки, потому что убрали от меня всякий риск и опасности, скрывали от меня лицо смерти, вели себя по отношению ко мне, как сверхзаботливая мать, которая полагает, что еда и комфорт тождественны любви…»
— Одну минутку, постойте, — прервал его капитан этого небольшого отряда олпутцев. — Чем это, господа, вы тут занимаетесь?
— Мы, граждане Волиена, выполняем свой долг, исполняя обязанности присяжных суда.
— Кто же вам это поручил?
— Судья Спаскок.
Капитан отсылает солдата найти того, кто сейчас отвечает за судопроизводство, и стоит, слушая чтение.
— «Пятое. Вы никогда не сообщали мне, что, по самой природе, душе волиенца изначально присуща необходимость выходить за пределы своего тела, даже на шаг вперед или вверх над своим мертвым телом, двигаться все вверх и вверх по лестнице эволюции.
Шестое. Вы внушали мне, что есть и пить, спать и развлекаться — в этом и состоит цель жизни».
— Простите, — снова перебил присяжного капитан, — кто это жалуется и на кого?
— Видите ли, милый, — сказала Аритамея, — в сущности, это пока еще окончательно не решено. Есть Специальный Комитет, он где-то там заседает.
— Боже ты мой, — пробормотал капитан, — ни за что бы не поверил.
— И я как председатель жюри присяжных просто обязана просить вас позволить нам продолжать. Это наш долг, понимаете?