— А село? – капризно заявил Лахтин. – Ты по полтора месяца торчишь каждое лето в селе, а мне здесь хоть стреляйся от скуки.
— Там моя жизнь, – тихо сказала Ляля. – Там мама и Димка… Мальчик и так растет без матери. Кстати, я решила в этом году забрать Димку. Он уже в четвертый перешел – парень самостоятельный, проживет как‑нибудь…
— Да, да, конечно, – неизвестно с чем согласился Лахтин. – Тебе виднее, как поступить. Просто мне тяжело сейчас: смерть матери, эта проклятая защита, Ольгины экзамены… А к тебе вошел – и будто все хлопоты за порогом остались.
— Пошли к столу, – вздохнула Ляля.
Он угадал все, точнее, почти все. На столе не было только коньяка вместо него стояли две бутылки «Монастырской избы».
«Это даже лучше, – подумал Лахтин. – По такой жаре боржоми надо пить». Он с удовлетворением отметил: вода холодная, из морозилки. Но все равно заведенный ранее порядок был нарушен, а тут еще разговоры Ляли о сыне, о ее завтрашнем отъезде – все это вызывало легкую досаду и недоумение: ну почему в мире нет ничего постоянного, неизменного, почему и здесь от него чего‑то хотят, тревожат душу, которая в данный момент просит и требует одного – покоя?
Поздно ночью, устав сам и утомив Лялю ласками, Лахтин подарил ей дежурный поцелуй и вышел на лоджию перекурить. За Днепром – темным и почти невидимым – светились огни центра. Все сегодня было почти как всегда. И все же он чувствовал: что‑то не так. То ли Мышка стала другой, более отчужденной, то‑ли ему самому начала надоедать эта многолетняя связь.
«А чего, это тоже не исключено, – беспечно подумал Лахтин. – Ничто не вечно под луной… Может, в самом деле Ляльке пора заняться воспитанием сына, а мне, скажем, немного согреть своим вниманием девочку с холодными руками?..» Он вспомнил, как они познакомились.
Утром того дня ему позвонил Исай.
— Привет, старик, – сказал он. – Ты не забыл, чем славен этот день?
Сергей машинально глянул на календарь.
«У Исая день рождения, – вспомнил он, – совершенно вылетело из головы».
— Будь моя воля, – засмеялся он, – я бы этот день сделал общесоюзным выходным. Короче, я уступаю тебе Ее! Вчера весь вечер прощался, – вдохновенно солгал Лахтин, тотчас придумав, что он подарит приятелю.
— Ты что – Тамару решил мне подарить?! – загоготал Исай. – А я возьму. Я такой!.. Кстати, не забудь – я вас жду вдвоем. В семь вечера. Или сразу после работы подъезжайте – посмотришь кое–какие диковинки.
— Тамара на сессии, – не без удовольствия сообщил Лахтин. – Так что я сегодня холостякую. Берегись, Исай, я переполовиню твой гарем.
— Так с чем же ты прощался?
— Это называется – от сердца оторвал. Она черненькая и необычайно соблазнительная. Ты как‑то даже обещался украсть ее у меня.
Исай застонал:
— Замолчи, убийца. Я, кажется, начинаю догадываться, кто она. Но если ты обманешь…
Сергей не обманул.
Он пришел чуть позже, расцеловал именинника и вручил Исаю черный томик Томаса Вулфа. Просвещенная часть гостей застонала – кто от зависти, кто от восхищения. У Исая, как всегда, собралась куча народу. Многих Лахтин знал, но были и новые люди. Он перезнакомился со всеми и тут же забыл их имена, выделив из «толпы» двух женщин, которые были как будто сами по себе. Одну – расплывшуюся и томную – он встречал у Исая не раз. Особа эта работала по соседству, в книжном магазине. Лахтину она с самого начала показалась исключительно глупой. Таких женщин он избегал, как бы сильно его ни тянуло к ним. Сегодня «тянуло» как никогда, но Лахтин решительно поставил в уме крест на хозяйке книжной подсобки. Другую, маленькую женщину он тоже видел у Исая на прошлогоднем дне рождения. Но тогда он был с женой, а значит, был совсем другим человеком, и – о господи! – не увидел ни ее милой сдержанности, ни чистых, не знающих помады губ, ни высокой груди, которая порядком захмелевшего Лахтина воодушевила.
Теперь у Лахтина появилась цель.
Исай понял приятеля, улыбнулся ему.
«Токуешь? – спросил он взглядом и так же безмолвно одобрил: – Давай, старик, у тебя получается».
Лахтину понравился этот способ общения. «Изреченное слово есть ложь», вспомнил он чью‑то мысль и тут же решил, что попробует объясниться с маленькой женщиной без слов. К чему, в самом деле, слова? Ведь его сейчас не интересует ни родство душ, ни ее духовный мир… Пусть моралисты как угодно бранятся, но в нем вспыхнуло что‑то плотское… Животный инстинкт… Пока жив человек, он будет иногда ощущать слепой и властный зов, заставляющий, например, сохатого идти напролом сквозь чащу, не замечая нацеленных в него винтовок…
Начались танцы.
Лахтин молча пригласил свою Цель. Ему повезло – музыка шла медленно, кто‑то из гостей выключил верхний свет и зажег бра.
Цель была в руках. Ее волосы пахли то ли сеном, то ли ромашкой, и Лахтин удивился этому не городскому запаху. Он сразу же объявил свое отношение к маленькой женщине. Кроме того, он намеренно чуть сильнее, чем принято, привлек ее к себе. И никаких слов! Не надо лгать! Сегодня он принципиально не хочет никому лгать. Тем более своей маленькой партнерше.
Она почувствовала его необычайную настойчивость, подняла взгляд. Лахтин этого только и ждал.
«Здравствуй, радость моя! – сказал он ей глазами. – Здравствуй, милое создание. Ты знаешь, древние боги специально придумали танцы, чтобы посылать любящих в объятия друг другу. Смотри, смотря неотрывно! Ты видишь, сколько в моих глазах обожания? Они уже устали ласкать тебя, мой зверек с шелковистой кожей».
«Чего ты хочешь?» – спросили ее карие глаза, а губы чуть дрогнули в улыбке.
«Тебя! – воскликнул Лахтин без слов. – Сейчас! Моя душа рядом с тобой еще с начала вечеринки. Не прогоняй ее, пожалуйста… Ты слышишь ее прикосновения? Они смущают тебя? О, я уже не властен над своим посланником…»
— Ты чего Лялю гипнотизируешь? – толкнул его Гордеев и засмеялся. – Смотри, Удав! Не обижай нашего Кролика!
Маленькая женщина тоже засмеялась, покачала головой. Было непонятно, что она отрицает: шутливые опасения Володи Гордеева или страстные призывы Лахтина, которые он, увлекшись игрой, пытался выразить без слов.
И все же какая‑то искра проскочила между ними. Неимоверно долгий, будто затяжной прыжок с парашютом, танец кончился. Сергей на минуту оторвался от Ляли, залпом выпил два бокала вина и вновь вернулся к ней. Они начали танцевать, даже не заметив, что музыки толком еще нет – магнитофон включали, переключали, меняли кассеты. Ляля тоже теперь неотрывно смотрела на Лахтина. Они топтались, едва передвигая ноги, возле открытого балкона, откуда в комнату заглядывала майская ночь и пахло цветущей вишней.
«Какая ты красивая, – безмолвно рассказывал Ляле Лахтин. – Ты молчишь и становишься поэтому еще красивее. Я устал от слов. Губы, глаза, руки… Они надежней и искренней, что бы там ни лепетали ханжи. Уведи меня отсюда, милая. Но только не нарушай правил нашей игры. Не разрушай молчания. Ведь может статься, что слова твои окажутся самыми обыкновенными, и тогда померкнет это сияние, любимая, которое исходит от тебя. Все померкнет. Ты станешь такой же занудной бабой, как моя Тамара… Понимаешь»?
Маленькая женщина кивнула: «Понимаю». Затем она куда‑то ушла. Лахтин обеспокоенно бросился в спальню, где Исай показывал слайды зимнего восхождения на Казбек, заглянул на кухню. И вдруг увидел Лялю рядом с собой – в коридоре, возле вешалки, уже с сумочкой в руках.
«Она уходит, – ужаснулся Лахтин. – Что делать?»
Пока он искал в прихожей свой кейс, Ляля вышла. Он выскочил на площадку и увидел закрывающуюся дверь лифта. Не раздумывая и секунды, он ринулся вниз, перепрыгивая через три, а то и через четыре ступеньки. Лахтин чувствовал, что успеет, и успел. Маленькая женщина садилась у подъезда в невесть откуда взявшееся здесь в это позднее время такси. Он толкнул ее плечом и буквально упал рядом на сиденье. Сердце бешено стучало, и Лахтин с беспечной улыбкой подумал: хорош же будет он как соблазнитель, если сейчас его прихватит приступ тахикардии. Он даже глаза прикрыл, чтобы совладать с собой и погасить возбуждение, вызванное обильной выпивкой. Ляля что‑то сказала водителю – по–видимому, адрес. Он на ощупь нашел ее маленькую руку, накрыл своей, стал благодарно и нежно прикасаться к ее детским мягким пальчикам, гладить их.