— Вацек, что с тобой?
Мальчики прыгают один за другим.
— Вацек! — бросается к сыну Драпалова.
— Оставьте, мама! — Вацек отталкивает ее руки. — Скорее, обвалился дом на углу…
Их порывистость передается всем. Геня, спотыкаясь на неровном накате, с чувством облегчения покидает проклятый чердак, топает по лестнице, вбегает в свою квартиру. Игнаций лежит, подушка у него сбилась на сторону, он улыбается ей:
— Ты жива?
— Близко, на углу!.. — кричит она, поправляя подушку. — Я сейчас…
На улице движение, из ворот выбегают женщины, подростки. Дом за углом похож, как близнец, на тот, в котором они живут. Отсюда он кажется таким, как был, только стекол в окнах нет. Так вот какова смерть с неба!
Другое крыло дома… Как детская игрушка, которую разрубили пополам топором. На пятом этаже — железная кровать, одна ножка повисла в воздухе. На втором этаже — филодендрон, у него колышутся листья.
И куча кирпича, пыль, известка, кругом чад, словно после фейерверка. Крики.
Геня с минуту постояла, пораженная неожиданностью этого зрелища. Воет небо, где-то поблизости снова грохочут взрывы. Геня не сознает опасности, она полна скорби и страха при виде того, что от стольких семейств, от стольких существований осталась только куча красных кирпичей. Она старается вспомнить, кто здесь жил. Фамилий она не помнит, только лица и фигуры запечатлелись в ее памяти. Здесь жила портниха с дочуркой. Мать всегда чего-то боялась, девочка была послушная, тихая… такие светлые косички…
Кирпичи раскрошились. Несколько человек взобрались на эту кучу. Воет небо. Геня мысленно видит девочку с косичками, срывается с места, бежит, догоняет остальных. Вацек хватает кирпичи по одному, по два и отбрасывает в сторону.
— Их засыпало, засыпало в убежище! — кричит какая-то женщина.
— Я ей говорила: не ходите, коли умирать, так на свежем воздухе! А она молчит, побежала и ребенка с собой… Ну и… ну и…
— Черт! — сердится Енчмык. — Руками тут немного поможешь. Ломы…
— Ломы! — бессмысленно кричит Геня, словно сзади кто-то стоит и только ждет ее приказания, чтобы немедленно его выполнить.
— Ломы! Ломы! — подхватывают и другие. До сознания Гени наконец доходит смысл этого требования, и она соскакивает с кирпичей:
— Ломы у Паенцкого! Вацек!
Вацек не пошел, как и Енчмык, он продолжает отбрасывать кирпичи по одному. Кто-то приносит лопату — она ничтожно мала для этой горы окаменевшего цемента и кирпича, лопата хрипит и стонет, ее упрямо втыкают, а она забирает только щепотки, горстки кирпичной крошки. Геня бежит назад, хватает за руку какую-то женщину.
— За ломами к Лавицкому!
Дом Паенцкого стоит неподалеку. Современное пятиэтажное здание, одностворчатые окна — теперь стекла в них потрескались от воздушной волны. Даже странно, что Паенцкий построил такой красивый дом рядом с трущобами.
Лоня догнала Геню.
— У Паенцкого и ломы и кирки хранятся в подвале, — объясняет Лоня, словно Гене это неизвестно. Они быстро спускаются по лестнице (подвал глубокий), бьют кулаками в окованные железом двери. Тихо. Геня со злостью дергает замок — открыто.
Темно, электрическая лампочка обернута в голубую бумагу. Пан Паенцкий высовывает голову: что случилось? Он узнает Геню и хочет снова спрятаться, не гонит ее, только просит соблюдать тишину: без паники, здесь маленькие дети. В коридоре много дверей, как в гостинице, направо, налево, некоторые из них приоткрыты; жильцы испуганно поглядывают на незнакомых женщин, какая-то дама с модной прической кричит:
— Но это не у нас, не у нас?
— Нет, не у вас! — сердито отвечает ей Геня, и тотчас открываются все двери; из частных, односемейных подвальчиков высовываются женские головы, завитые или в модно, по-деревенски повязанных платочках. Глаза с искусственно удлиненными ресницами, подчерненные тушью и страхом, брови, подведенные углем, губы, подкрашенные в форме сердечка, уши с болтающимися сережками, шеи, вытянутые, как у гусынь. Испуганные рожицы детей, почувствовавших материнское волнение, крики, причитания, плач; мужчины, стыдливо спрятавшиеся сзади, пытаются успокоить детей, но своим шиканьем и брюзжанием только увеличивают общее смятение.
— Ну, не просил ли я! — ломает руки Паенцкий. — Вы, пани Кравчик, двух слов спокойно не скажете! А у меня теперь на добрый час суматохи.
— Ломы! — поворачивается к нему Геня. — Давайте ломы и кирки!
— Как-как? — Паенцкий бледнеет и отступает перед натиском Гени. — Что, в мой дом?..
— Быстрее! — снова кипятится Геня. — Нет времени, там люди под развалинами…