Женщины исчезли, остались только раскиданные во дворе узлы. Убогое имущество, черный с красным платок, пара высоких черных ботинок, возле ворот валяется раскрытый молитвенник. Новый порыв ветра — и вот почернели, обуглились вздыбленные страницы.
Анна это видит. Бежать! Она понимает, что сама попала в ловушку.
— Надо бежать! Бежать! — повторяет она.
Солдат, который стоит к ней поближе, блондин лет двадцати, смотрит на нее испуганными глазами и наконец в страхе бормочет:
— Лошади.
— Почему вы их не вывели раньше, как только загорелось? — Анна слышит свой собственный голос, он такой резкий, что голове больно.
— Пан вахмистр побежал узнать, что прикажут, велел ждать.
«А теперь уже слишком поздно», — как бы досказала за него Анна. Огонь снова вырвался наружу и на этот раз задел двух-трех лошадей. Невообразимый переполох, смрад паленой шерсти, оскал морды с длинными желтыми зубами, визг укушенной лошади.
Анну тоже подхлестнул этот огненный бич.
— Выводите! — закричала она снова, схватила ближайшую лошадь под уздцы, потянула к себе; взбешенное животное дернуло головой так, что Анна покачнулась, похолодела от страха перед оскаленной мордой. Анна уперлась каблуками в размякший от жара асфальт, снова попыталась тянуть лошадь — ничего не выходит.
Набирающий силу огонь — и тупое, истинно животное упрямство лошади. Загорелся флигель, в открытые окна видно множество коротких желтых огоньков, весело, как стайка канареек, перелетающих из комнаты в комнату, прыгающих на занавески, буйно роящихся над ковриками. Еще минута — и будет слишком поздно. Анна в бешенстве. Вот зонтик, оброненный одной из женщин. Анна отпускает уздечку, бежит и поднимает зонтик. Возвращается, накидывается на первую попавшуюся лошадь и яростно, с криком: «Ну пошла! Пошла!» — колотит ее ручкой, железной ручкой и лупит острым концом зонтика по заду, выпуклому, гладкому, вспотевшему от страха.
На уздечке пена, лошадь кричит, косит обезумевшим глазом, в нем пляшут многократно умноженные языки пламени, пляшет какое-то чудовище с искаженными от бешенства чертами лица, с огромным носом. «Мое лицо», — подумает когда-нибудь Анна, вспоминая в полусне о пережитом. А теперь она чувствует только одно: тупое сопротивление слабеет.
— Выводите! — торопит она солдат.
Наконец они подбежали к ней, втроем тянут первую лошадь, втроем колотят ее палками, уздечками, кулаками, втроем умоляют ее, ласково подгоняют:
— Ну, пошла! Милая! — И бьют, стиснув зубы, по ребрам.
Как камень, сдвинутый с места и пущенный по наклону, лошадь, свесив голову, трогается, ныряет в трубу ворот, исчезает в дыму. Прошла!
Солдаты продолжают колотить лошадей; дело идет легче; вслед за первой вырывается вторая, ржет, раздувает ноздри, а потом, наклонив морду, кидается в ворота.
— Ну, пошла, ну! — кричат солдаты.
Анна все еще цепко держит какую-то уздечку и едва успевает ее отпустить — до того стремительно лошадь скачет вслед за остальными.
Теперь остается только одна, которую другие притиснули к стене и помяли. Лошадь лежит, перебирает передними ногами: солдаты пытаются ее поднять, она встает на колени, валится на бок.
— Бегите! — кричит Анна.
С грохотом падает с третьего этажа загоревшаяся оконная рама и рассыпается горсточками красных угольков.
Анна и солдаты бегут в ворота, заслоняя рукой глаза. Жалобно ржет покинутая лошадь. Жарко, потрескивают волосы. Поток воздуха подхватывает бегущих людей и гонит их, как листья; почернев от копоти, они выскакивают на улицу, жадно глотают чистый воздух, шатаются.
— Лошади! Где лошади? — белокурый солдатик с отчаянием озирается по сторонам. Кто-то из толпы праздно наблюдающих показывает направо. Перед развалинами разрушенного дома сгрудились все лошади, ждут их.
— Что теперь? — спрашивают у Анны солдаты. Она оглядывается. Вот двор, не тронутый ни бомбой, ни огнем:
— Гоните туда!
— Так точно! — отвечает белокурый.
— Слушаюсь! — повторяет другой солдатик.
В воротах стоит пожилая, хорошо одетая дама.
— Куда, куда? Нельзя! Что вы делаете? Хотите, чтобы на нас бросили бомбы? Ни за что!
Анна на нее прикрикнула, лошади послушно пошли. Белокурый солдат снова спрашивает:
— Что дальше?
— Ждите своего вахмистра, разве я ваш командир? — говорит Анна.
Наконец она вспоминает: Кручая. Уходит, возле Аллеи поднимается в гору. Где-то на Праге гремят взрывы. Анну это не пугает, она идет уверенным шагом, ее только удивляет выражение лиц у встречных — такое изумленное, словно они узнали о ее подвиге. Изумление написано даже в глазах какой-то женщины. Анна достает из сумки зеркальце. На щеках черные полосы сажи, ресницы опалены, волосы в пепле.