Огни неслись с такой быстротой, машины гудели так отчаянно, что Гейсс долго не решалась вступить на мост. Сперва она еще надеялась: а вдруг какую-нибудь из этих машин прислал Хасько — за ней заедут, машина подкатит к ее дому. Потом Гейсс стала махать рукой, она искала «бьюик» Казика и думала: «Невозможно, ведь я всех их знаю, какая-нибудь машина должна остановиться».
Потом появились первые пешеходы. Они шли по тротуару, беспокойно оглядываясь, опасаясь, не заденет ли их крылом мчащаяся сзади машина. На спине у них были рюкзаки, в руках портфели. Женщины с трудом поспевали за мужчинами. Кто-то катил коляску с ребенком. Эта картина должна была бы заставить Гейсс задуматься, доказать обманчивость всех ее расчетов.
Она не склонялась перед очевидностью. По-прежнему стояла возле моста, только отступила на два шага назад — ее оттеснила все растущая толпа пешеходов. Гейсс тупо глазела на непрерывный поток лимузинов, то и дело взмахивала немеющей рукой; иногда ей казалось, что она узнает знакомую машину, и тогда она кричала:
— Пан директор! Пан начальник! Пан генерал!
20
Рыдза он уже не застал. Его ждали только груды телеграмм, наскоро разобранные оперативными офицерами. Дрожащими пальцами Ромбич начал перебирать сообщения из-под Томашува.
Сто километров от Варшавы. Последняя дивизия, тринадцатая, потом остается уже только столичный сброд и кучки рекрутов из Цитадели. Если бы хоть один-два дня еще можно было удержать Томашув, чтобы познаньские дивизии подтянулись на несколько десятков километров, чтобы лодзинская…
Он не нашел ничего конкретного. Нажимают все сильнее. Появились новые пехотные дивизии противника, они успели догнать танки. С утра отходит с боями двадцать девятая, немцы преследуют ее остатки на Пилице. Тринадцатая пока еще держится.
Впечатление такое, словно над головой повисла каменная глыба на тоненькой бечевке, это значит — вся надежда на тринадцатую дивизию…
Зато с других участков фронта множество новостей, и все как на подбор плохие. Руммель, которому ночью приказали отступать на восток, на Гуру-Кальварию, доносит, что натиск немцев усилился, что его столкнули с указанного маршрута отступления. Командный пункт Руммеля бомбили дважды, и во второй раз он едва не погиб, потерял связь с дивизиями, пытается ее восстановить, донесение передает из Гроеца.
Гроец! Почти предместье Варшавы! Ромбич замотал головой, как бык, которого ударили обухом между рогами. Лещинский тряс его за плечо.
— Что делать с познаньской, они просят подтвердить приказ об отступлении.
— К черту, пусть удирают, как им удастся, на восток, разумеется, на восток.
В атмосфере нервного ожидания сводки из-под Томашува, когда со всех других участков фронта густо поступали дурные вести, разразилась странная и зловещая рожанская трагедия.
— Полковник Ромбич? — кричал Млот-Фиялковский. — Ради бога, я ничего больше не понимаю, то ли я сошел с ума, то ли там у вас…
— К делу! — рявкнул Ромбич. — Что случилось?
— Как быть с приказом?
— Выполнять! — заорал Ромбич. — Приказы для того…
— Ах, выполнять! — с угрозой в голосе ответил Млот. — Хорошо, на вашу ответственность…
— Разумеется! Пожалуйста! — кипел Ромбич.
— Ладно, мы отступаем, сдаем Нарев…
— Как, как? — вдруг испугался Ромбич. — Что вы сдаете?
— Что сдаем! Нарев сдаем! Вы что, спите и во сне приказы…
— Как? Ведь был приказ. Пекарский.
— Не Пекарский. Червинский…
— Какой еще Червинский?
— Ну, полковник из группы «Неман», приказ об отступлении на Буг…
— Как, как, какое отступление? — Ромбич судорожно вцепился в трубку. — Алло, алло! — Трубка замолчала. Он дул, кричал, тряс ее, со злостью колотил по ней ладонью. Трубка молчала.
Лещинский ничего не слыхал о таком приказе. Нет ни Рыдза, ни Стахевича. Стахевич, впрочем, руководит сегодня эвакуацией первого эшелона ставки.
— Папку! Папку! — Ромбич в ярости подскочил с кулаками к Лещинскому. — Папки! Армии «Модлин», группы «Нарев», группы «Неман»! Немедленно!
Он хватал бумажки, лихорадочно пробегал их глазами. Бумажек было слишком много, целый ворох, он терялся в них. Смотрел еще раз, только бумажки за последние два дня. Не мог разобраться, их слишком много, слишком много. Все спуталось. Неизвестно, к какой армии относится эта часть, к какой — та. Три оперативные группы. Одна передает свои подразделения другой, прикрепляет, отбирает. Хаос.
Ромбич снова попытался связаться с Млотом. Безуспешно. Военная машина разрушалась, как человеческий организм, изнемогающий от все усиливающихся приступов лихорадки; связь прерывалась, путались телефонные линии, штабы армий срывались с места, убегая от танков, прячась от бомбежки. Млота не было, были одни только бумажки.