— Только тронь меня, только тронь! — Она схватила вазу, и вся ее поза свидетельствовала о том, что она готова и ее швырнуть.
Под ногами противно скрежетали осколки разбитой посуды. Нервно хохоча, Бурда подбежал к ней:
— Кретинка! Сумасшедшая! Выдра!
Поднять вазу Скарлетт не могла, тогда она просто столкнула ее на пол. Мелькнули удивленные брови самураев, раздался сухой треск, словно лопнула электрическая лампочка. Бурда остановился.
В обезображенной гостиной, где начищенный до блеска паркет был усыпан осколками фарфора, они стояли, разделенные грудой черепков драгоценной вазы, и смотрели друг другу в глаза с таким удивлением, как будто только сейчас внезапно прозрели. После двух часов ожесточенной ссоры они, наверно, уже и не помнили, с чего она началась. Полминуты, минуту царила полная тишина. «Может быть, вазу удастся еще склеить», — подумал Бурда. Но ничего не сказал. Было очень тихо.
Так тихо, что они услышали, как в холле на маленьком столике словно что-то зашевелилось внутри черной блестящей коробки. Послышался звук, похожий на поспешное глотание слюны, как будто у телефона не хватало смелости сказать что-то ужасное. Бурда нахмурился — надо идти, взять трубку — и все же тешил себя иллюзией: а вдруг это просто так, случайно, может, вдруг это еще не…
Первым отважился телефон и затрещал отчаянно, бесцеремонно.
Часть вторая
1
С четверга на пятницу нес дежурство Маркевич. Сколько дней прошло со времени их приезда в Бабицы? Неделя? Трудно поверить. Что сохранилось от настроения первого вечера? Ни разу с тех пор не долетала до них, даже издалека, песня девушек. Ни разу они не видели хозяев, вполголоса беседующих возле хат. Даже собаки и те по ночам лаяли как-то по-иному, протяжно завывая. Неделю назад деревня встретила их очень сдержанно. А как здесь убого и уныло теперь, когда жизнь вокруг замерла.
Крестьяне притихли, это факт. Не то чтобы их тянуло куда-нибудь подальше от границы. Напротив, они боятся, как бы их не выселили — на главной магистрали, кажется, именно так и случилось. Здесь, в батальоне, тоже поговаривали о выселении, но Потаялло отсоветовал: какого черта гнать людей из такого глухого, медвежьего угла? Крестьяне не знают, что их решено не трогать, и на всякий случай предпочитают не попадаться на глаза, не беспокоить господ военных, не накликать на себя такую страшную беду, как выселение с насиженных мест.
Из батальона приходят все более неожиданные приказы и предписания. По всей границе, влево от Бабиц, в той стороне, где дивизия и дальше, каждую ночь внезапно поднимается пальба и так же быстро прекращается. Говорят, похитили нашего солдата в полукилометре от границы. А к нам прокрались два немца, дезертиры, ругают Гитлера. «Прощупывают, где у нас слабые места», — уверяет Потаялло. Поэтому он запряг в работу Шургота, держит людей в боевой готовности, однажды даже объявил ночную тревогу — солдаты натянули подштанники с небольшим опозданием против уставного времени; только один ефрейтор не явился по сигналу, и час спустя его вытащили из хаты какой-то вдовы. У Дуды после этого происшествия хватило запаса, пожалуй, на три унтер-офицерские проповеди.
В ночной службе есть свои хорошие стороны. Маркевич вместе с дежурным унтер-офицером обходит посты. Ночь темная, звездная и теплая. Лягушки… что для них инструкция из батальона, да и выселения они не боятся. Их кваканье позволяет ориентироваться: позиция третьего взвода — у болотца.
— Стой, пароль! — Рядовой Сек кричит по привычке.
Маркевич снова ему объясняет:
— Вполголоса, черт побери, почем ты знаешь, может, сзади ползет немец, высматривает, где ты стоишь, а потом пырнет тебя ножом между ребрами!
Каска, ремешок у подбородка. Глаза Сека едва видны в темноте. Черт побери, он и теперь ничего не понял.
Обход квартир. Перед сеновалами — дежурные. На глиняном полу — ровный ряд сапог. Сено и портянки, главным образом сено. В ночном дежурстве есть свои хорошие стороны. Обойдешь так вот все, что полагается, а потом вернешься в хату командира роты, сядешь возле телефона, закуришь. Долг выполнен. Судьба почти полутораста человек в надежных руках. Маркевич машинально взглянул на эти свои надежные руки.
Он вышел во двор: в хате душно, накурено. Дуда сидел допоздна — выписывал ведомости на солдатское довольствие. Провисшая крыша сеновала закрыла четверть неба. Собака заскулила и умолкла. Дверь хаты тихо затворилась, слабый ветерок пронесся по двору, распространяя едва уловимый аромат душистого горошка. Откуда Маркевичу знать, что впоследствии он будет искать в памяти эту минуту да так и не вспомнит?