Рыцарь, несомненно, рассчитывал, что я сей же час повинюсь в своем проступке. Будь у меня хоть капля здравого рассуждения в голове, я бы так и сделал. Но вместо этого выпалил:
— Но короля ведь пока что нет. Вот я и решил, раз он задерживается…
— Короля? — усмехнулся рыцарь. Разговор явно начал его забавлять. В зале послышались смешки. Я оглянулся и заметил, что к рыцарям, которые все так же стояли поодаль, присоединилось несколько придворных дам и девиц. Они тоже приняли участие в общем веселье. Их тоненькое хихиканье отчего-то показалось мне еще более обидным, чем насмешки мужчин. — Король нынче не принимает, юный сэр, — снисходительно пояснил мой собеседник.
— Но я… — Лицо мое, несомненно, в полной мере выразило растерянность, какую я при этом известии испытал. — Я… так понял, что он именно теперь станет выслушивать жалобы и разрешать споры, принимать петиции и… Мне так сказали там, у ворот…
Рыцарь неторопливо прошелся взад-вперед вдоль подиума. Движения его были исполнены природной грации, в стройном, сухощавом теле чувствовалась сила. Волосы его — черные, довольно длинные, чуть тронутые сединой, — сзади, под затылком, стягивал в подобие конского хвоста черный замшевый шнурок. Он остановился напротив меня и вперил в меня холодный, насмешливый взгляд своих умных, проницательных зеленых глаз.
— Король воплощает собой суд последней инстанции. Большинство жалоб, споров и петиций простолюдинов, которые сюда являются, слишком мелки и ничтожны и не стоят высочайшего внимания. Я верховный магистрат его величества, сэр Юстус. Со своими делами, каковы бы они ни были, вам надлежит обращаться ко мне. Я их улажу.
— Но мне сказали, что король сам, лично…
Он меня прервал — вежливо, но твердо. Правда, твердости в его голосе было все ж поболее, чем вежливости:
— Повторяю вам со всей определенностью: поскольку я нахожусь здесь, а того, кто вам сказал заведомую ложь, тут нет, то и обращаться вам надлежит ко мне, а не к нему. И верить не ему, а мне. Если угодно, представьте себе, что адресуетесь к самому королю. Ведь я выступаю от его имени. Таким образом, вы имеете дело почти что с его величеством. Итак… Что привело вас сюда, юный сэр?
Я понял, что дальше упорствовать не имело смысла. Короля мне все равно не увидать, это уж точно. Вдобавок силы вновь меня начали покидать: в ушах раздавался легкий звон, ноги подкашивались. Если б не закуски, которыми я так щедро угостился за королевский счет, не миновать бы мне сейчас голодного обморока.
— Моя мать, — медленно произнес я, — мертва. Ее звали Маделайн, она служила в трактире Строкера.
Я надеялся, что слова мои вызовут у всех собравшихся немедленную реакцию. Не знаю в точности, на что именно я рассчитывал… Во всяком случае, не на молчание, которое воцарилось в зале. И не на равнодушные, отчужденные взгляды…
Единственным, кто выказал подобие вежливого интереса к этому сообщению, был мой собеседник сэр Юстус.
— Какую должность она там занимала? — спросил он.
— Она… — Можно было бы, конечно, и прилгнуть, но сэр Юстус глядел на меня так пристально, и в его бледно-зеленых глазах светилось столько ума и проницательности, что я счел за благо играть начистоту. И ответил, собравшись с духом: — Я… Мне, право, неловко об этом говорить… Да и так ли уж важно, каково было ее ремесло…
— Выходит, она не иначе как шлюхой была, — вставил один из рыцарей, стоявших поодаль, и вся компания встретила его слова дружным хохотом. Мне безумно захотелось проломить их дурацкие головы чем-нибудь тяжелым. Желательно все одновременно.
— Вот именно, — подтвердил я, не пытаясь скрыть злость, которая меня душила. — Шлюхой! — Мне захотелось прибавить еще громче и злее: «И стала ею после того, как много лет назад отряд святош-ублюдков, в котором наверняка состоял и кто-то из вас, подверг ее насилию. Благодаря чему я появился на свет, чтоб вам провалиться!» Вместо этого я с деланным спокойствием и непринужденностью осведомился: — А что такого? Или у кого-то из вас по этой части проблемы?
И снова в зале Справедливости повисло молчание. На сей раз мне почудилось в нем нечто грозное, даже зловещее. Тишину нарушил дородный и высокий рыцарь с жесткими, как щетка, усами. Именно его замечание насчет профессии моей матери минуту-другую назад развеселило все общество.
— Поосторожнее, паренек! — пробасил он.
Но я уже закусил удила. Хотя, учитывая, насколько худо мне было физически и морально — от слабости, голода, от того, что я накануне вымок до нитки и продрог под ледяным дождем, от снедавшей меня жажды мести, от презрения к этим высокомерным негодяям, — я еще очень сдержанно себя повел, невозмутимо проговорив: