Чтобы не нарваться на подобные неприятности, я совершал хищения из одних только вместительных бочек с элем и медом. С меня и этого было вполне довольно. Один или два раза мне лишь чудом удалось не попасться на глаза слуге, посланному в погреб за вином и воспользовавшемуся для проникновения в него более традиционным путем, чем мой. Я бесшумно нырял за ближайший стеллаж или объемистый мех и не дыша пережидал опасность в этом укрытии. К счастью, погреб был на редкость просторным, и потому риск нежелательных встреч оставался для меня минимальным.
Но вот наконец настал день выступления армии избранных против дерзостного Шенка. Вас наверняка удивит, что я не поддался панике. Не попытался скрыться из крепости, прихватив свои немногочисленные пожитки. Признаться, меня самого несколько озадачило спокойствие, с каким я встретил рассвет того памятного дня. Объяснить странное равнодушие, которое овладело мной, несмотря на мою природную трусость, я могу лишь одним — за тот год или два (строгого учета времени я не вел), что протекли с момента моего поступления на королевскую службу, я так пресытился бездельем, что готов был радоваться любому событию, которое внесло бы разнообразие в мое лишенное всякого смысла существование. Словом, я рад был хоть чем-нибудь развеять свою скуку. Дни и часы в стенах крепости стали для меня так тягостны, так меня утомили своим однообразием, своей неотличимостью один от другого… Прибавьте к этому еще и вечные насмешки остальных оруженосцев, и вы поймете, почему я нисколько не страшился предстоящей битвы.
Ну а кроме того, у меня созрел план, как избежать реальной опасности, если таковая вдруг возникнет. В случае чего, храбро размышлял я, мне придется покинуть поле боя… То есть попросту удрать. Ну, в общем… отступить. Да что уж там, если надо будет, я помчусь прочь от неприятеля во все лопатки. А что мне терять? Кому в пылу сражения будет дело до какого-то оруженосца? Во-первых, если схватка и впрямь окажется жаркой, мало кто вернется в крепость живым. Но если среди уцелевших и найдется такой глазастый рыцарь или оруженосец, который заметит, как я удирал, я с самым невинным видом заявлю, что выполнял приказание сэра Умбрежа, велевшего мне обойти противника с тыла. Не мог же я, простой оруженосец, оспаривать распоряжения своего рыцаря. Ну а уж в том, что Умбреж не сможет свидетельствовать против меня, я ни секунды не сомневался. Поскольку, если сражение с воинами Шенка выдастся мало-мальски серьезным, старик, это всякому ясно, окажется первым среди павших.
Я тогда и предположить не мог, насколько был прав и как в самом деле рано падет старикан.
Участникам сражения было приказано собраться во дворе крепости в десять часов поутру, чтобы тотчас же выступить в поход. Разумеется, это означало, что мне следовало вытащить Умбрежа из постели гораздо раньше привычного для него полуденного часа. Я отправился в его покои и растолкал его. Потом разбудил его снова. И снова. И снова — и так без конца, каждые десять — пятнадцать минут, начиная с самого рассвета и до девяти утра.
Я весь взмок от напряжения. И наконец сэр Умбреж воссел на своем ложе, хлопая глазами и потягиваясь. Прошло несколько томительно долгих минут. Он обратил ко мне мутный взор и осведомился:
— Ваше имя?
— Невпопад.
— А-а-а, в самом деле, — рыгнув, согласился старик. — Но что же это у вас за манера такая, юноша? Почему вы всю ночь так немилосердно меня теребили и в конце концов подняли на ноги в столь безбожно ранний час?!
Мне редко случалось слышать от своего патрона столько слов зараз. Причем, заметьте, вполне внятных, связных, произнесенных с чувством. Воодушевленный этим, я бодро отрапортовал:
— Война, сэр. Нас с вами призывает долг. Мы отправляемся на битву с вероломным врагом нашего короля и отечества.
— О-о-о! — изумился Умбреж. И прибавил, немного поразмыслив: — Что ж, это меняет дело.
Со всем проворством, на какое был способен, он скинул с себя теплое одеяло, снял ночное платье и колпак и просеменил на бледных, испещренных синими старческими венами ногах к деревянной бадье с теплой водой. Намереваясь лишить противника жизни, истинный рыцарь не должен был вкупе с этим оскорблять его обоняние малоприятными ароматами своего тела.