Как было не признать тогда им, обольщенным вражьими видениями, в человеке, удостоенном величайших откровений, того «сумасшедшего», которым они его ославили.
Теперь Серафимова святость — ему защита. Но в то время ему суждено было испить чашу горечи до дна, и он ее бестрепетно выпил, ни разу не поступившись ни верой своею, ни убеждениями.
Сердце обливается кровью, когда видишь в разрозненных бумагах его то там, то сям душу терзающие восклицания: «Христианин есмь! Слышите ли вы все?.. Аз христианин есмь!»...
Так восклицали только мученики первой зари христианства в ответ на подобные и жестокие крики торжествующего язычества: «Christianos ad leones!» — «Христиан — ко львам!»
Велика же была эта мука человеческая, что бумаге одной поверялась в таких криках душевного терзания! Воздадут они за Мотовилова в страшный день судный!...
Близость к Антонию, общение с ним в духе, враждебно настроенный к исповеднику мир заставляли Мотовилова все свободное от хозяйственных забот и хлопот о быстро развивающемся Дивееве42 время отдавать высокопреосвященному. Шестьсот верст от Симбирского его имения, Цыльны, до Воронежа не были для него препятствием, да и вообще его душа не признавала никаких препятствий в исповедании своей любви и веры.
Однажды, в конце шестой недели Великого поста, Мотовилов был в Сарове у игумена Нифонта. Приближалась ни ранняя, ни поздняя Пасха. На дворе стояло в разгаре весеннее распутье, но вода еще в реках и озерах не трогалась. Чего-то добившись для Дивеева от игумена (тогда Саров принимал еще материальное участие в его судьбах), Мотовилов на радостях с места собрался в Воронеж к Антонию встречать Пасху.
— Безумие! Куда едешь в этакую непогодь? Ведь тебя зальет по дороге водой! — воскликнул ужаснувшийся игумен, добро расположенный к Николаю Александровичу.
— Меня Антоний будет ждать. А лошади-то у меня вы сами знаете — какие43, — объявил Мотовилов, и тут же велел запрягать, и уехал в Воронеж.
Мотовиловские кони не выдали, и в Великую Субботу часам к двум или трем дня он уже был верстах в сорока или пятидесяти от Воронежа, в селе Княж-Байгора. Для сокращения пути ему надо было переезжать ниже прудовой плотины. Вешняя вода уже ломала лед и напирала на плотину. Крестьяне отговаривали переезжать по этому месту, утверждая, что плотину сейчас спустят, и советовали ехать в объезд. Ехать в объезд — значило опоздать к заутрени...
— Чего раздумывать! С Богом, пошел под плотиной! — крикнул Мотовилов. Да пошел скорей!
Кони рванулись и стрелой помчались к другому берегу.
Не успели сани долететь до половины опасного пути, как спустили воду, и вода отвесною стеной сажени в три вышиной налетела на Мотовилова и покрыла его, кучера и тройку; Мотовилов успел только крикнуть:
— Святитель Митрофан, спасай!
И больше уже ничего не помнил.
Очнулся он уже на другом берегу. Взмыленная тройка тяжело косила боками, с которых ручьем текла вода. Кучер весь мокрый стоял около саней и расталкивал потерявшего сознание барина. Сани были полны воды.
Опрокинули сани, отлили воду, обтерли чемодан и опять:
— Пошел скорее — к заутрени опоздаем!
Но к заутрени Мотовилов не опоздал. Обмерзлый и обледенелый, он входил в покои архиепископа как раз в тот момент, когда владыка уже шел в церковь.
Владыка его встретил словами:
— Святитель Митрофан мне возвестил чудесное спасение ваше, и что вы прибудете к нашей заутрени. Переодевайтесь скорее и идем вместе воздать хвалу Господу Богу за избавление ваше от наглой смерти!
Чемодан с вещами Мотовилова оказался внутри сухим.
Эта заутреня памятна осталась Мотовилову. За Литургией, которую служил архиепископ Антоний, он с умилением и ужасом видел его окруженным светом немерцающего сияния, и, когда владыка выходил из алтаря благословлять народ и произносить молитву о вышнем благословении насажденного Господнею Десницей Его винограда, видел из уст Антония исходящий пламень в виде огненного языка, устремляющегося на служащих и на молящихся и окутывающего каждого из них своим неизреченным светом. Но не все удостаивались прикосновения этого дивного пламени: некоторые, до которых пламень касался, светлели и начинали сиять тем же светом, что и владыка; других этот Божественный пламень обходил, и они чернели, как уголь. В числе сослужащих был один протоиерей — его Мотовилов видел как бы всего опоясанным, как свивальниками, черными полосами. «Вид его, — пишет Мотовилов, — был как зебра, и впоследствии вскоре этот протоиерей был изобличен в каких-то дурных деяниях и извергнут из сана».
42
Значение Мотовилова для Дивеева достаточно выяснено в летописи. Приложенный к этой летописи его портрет с надписью: «Благодетель Дивеевского монастыря» с достаточною силой указывает, что завет о. Серафима был им исполнен до конца.
43
Мотовиловский конный завод был в свое время весьма известен в Симбирской губернии. Шестерик был им поднесен Государю Николаю I в подарок, за что Мотовилов был отдарен чудным бриллиантовым перстнем из Государева кабинета.