— La pescheria, — бросил через плечо Кроссмен, и голос его снова изменился. — Древнейший рыбный рынок на Липари. - Он опять надел очки, и от этого, казалось, стал рассеянным как обычно.
Лулубэ подняла голову и в невольном изумлении уставилась на мощную крепостную стену. Проследил ли Кроссмен за ее взглядом? Казалось, все, что было, для него больше не существовало...
Бормоча извинения, он пробирался между сетями, шагая к небольшому пирсу, в конце которого высилась над морем чудесная часовенка — самое симпатичное строение из всех, что Лулубэ обнаружила на Липари.
— Часовня Святых Козьмы и Дамиана, — обронил Кроссмен. Позади часовни вдоль набережной тянулся крытый лодочный причал. Кроссмен смотрел куда-то вдаль, дальше маленькой гавани, дальше рыбачьих лодок, вытащенных на галечный беper возле пирса и набережной. Босоногие рыбаки в закатанных до колен штанах смолили лодки и чинили снасти.
— Эй, Бартоло! — во весь голос крикнул Кроссмен.
— Professore, professore! - отозвался звучный баритон.
Юный бог в серой рваной майке прыгнул с берега на пирс, размахивая руками, покрытыми татуировкой. Кроссмен о чем-то с ним договорился. Зажав зубочистку в уголке рта, юный бог озабоченно поглядывал на море.
— Mare in tempesta, professore[22], — сказал он и добавил что-то еще. Пожал плечами, кивнул. Застенчиво улыбнулся, прыгнул с пирса на берег.
— Ветер переменился, — сказал Кроссмен. — Через десять минут отходим.
— Он, как будто, сказал, что штормит?
— Да. Но сирокко стихает.
— И это он называет штормом? Мне показалось... или он, хи-хи, действительно со страхом поглядывал на море?
— Может быть, — рассеянно ответил Кроссмен и вытащил из кармана трубку.
— Вот и Стромболи для них страшнее преисподней. Мне раньше не приходилось слышать, что они... Они что, вообще малость трусоваты, эти сицилианцы?
— Может быть. К счастью для них. Осторожность — мать мудрости. Храбрость... Часто она — всего лишь погремушка, которой отгоняют страх. Бартоло отлично ходит под парусом.
— Куда же мы поплывем?
— На Вулькано.
— Мой любимый остров! — Лулубэ задохнулась от радости.
— Тем лучше, — сухо заметил он.
— Я уже плавала туда, в Порто Леванте, на лодке.
— Бартоло берется за весла только в штиль. С парусом он управляется как настоящий яхтсмен. Мы с ним обшарили все эти Эолийские острова, когда я начинал поиски... — Он замолчал.
— Почему здесь так часто встречается имя Бартоло? — поспешила заполнить паузу Лулубэ. — И площадь Бартоло, и нашего проводника по горам звали Бартолино.
— Бартоло — то есть Бартоломео, святой Варфоломей, сын Фолмая, апостол Иисуса Христа и покровитель Эолийских островов. Согласно легенде, был замучен в Аравии, гроб с его... э-э... телом волны вынесли на берег Липари. — Он глядел на море за часовней, к которому постепенно возвращался сапфировый блеск, море уже очистилось от коричнево-желтой пены. — Старая песня: мученичество за веру. — Кроссмен опять говорил без всякого выражения. — Один приплывает в гробу, другой в гробу уплывает — между этими событиями две тысячи лет, пустяк — с нашей точки зрения.
— Йен! Ты ведь сказал, что я должна помочь тебе?
— Конечно.
— Тогда не думай сейчас об этом.
— Приложу все усилия.
Запах тухлой рыбы улетучился, зато с моря потянуло чем-то странным — так пахнет в зоопарке. Лодка была длинная, как челны на Верхнем Рейне, с мачтой, к которой крепилась веревочная лестница, и одним прямоугольным коричневато-розовым залатанным парусом. На носу была еще одна лесенка, деревянная, с перекладинами, — как в зверинце у медведей. Между мачтой и местом рулевого на корме был навес из почерневшего брезента. Бартоло, деловитый юный бог, одетый в рванье, перекрестился, глядя на Вулькано и его маленького братца Вульканелло. Впрочем, Лулубэ едва замечала Бартоло, несмотря на то что Кроссмен здесь, на борту, держался с ней почему-то отчужденно. (Словно никогда не целовал ее с дикарской страстью!)