— Vanitas vanitatum et omnia vanitas.[17]
— Так точно! — козырнул ординарец.
— Ты понял, что я сказал? — удивлённо спросил ротмистр.
— Никак нет!
— Дурак! Распорядись, чтобы тело старшины отправили в Раздольное. Сообщить по команде, что через полчаса выступаем.
Ординарец ушёл. Ротмистр сказал Грудзинскому:
— Так-то, блистательный спаситель всея Руси… Не помог тебе ни боженька, ни черт. Надеюсь, что ты ещё не успел настрочить на меня донос! Вот и выходит, что все к лучшему в этом лучшем из миров. — Караев вернулся к Суэцугу.
На столе японца лежала кучка мелко исписанных листков из блокнота?
— Позвольте узнать, что вы писали, поручик?
— Это донесение моему начальнику.
— Вы не сообщите мне содержание этого донесения?
— Пожалуйста! — согласился Суэцугу. — Я сообщаю, что группа кавалерии ротмистра Караефу, под командованием поручика Такэтори Суэцугу, совершила разведывательный налёт на село, котору было занято крупными силами партизан и борсевико. Далее я говорить, что был большой бой, в котору много борсевико убито есть. Ещё я доносить, что отряд захватил много пленные и снаряжение. Вот. Все.
— Мягко выражаясь, вы доносите неправду, господин поручик, — осторожно сказал Караев.
— Японски офисеро не может говорить неправда, — невозмутимо отозвался Суэцугу.
— Но ведь было наоборот. Красных было мало. Бой был небольшой. Наших убили много. А не досталось нам ничего, кроме двух пленных.
— Но с вами были японски офисеро, значит, было так, как он писать… Все правильно! Японец всегда победитель есть.
Караев пожал плечами. Суэцугу снисходительно заметил:
— Вам этого не понять. Голова у европейца другое устройство имеет.
Ротмистр с любопытством посмотрел на японца: серьёзно ли тот говорит? Но лицо Суэцугу было важным и значительным.
— Скажите, поручик, а если в бою будет уничтожена большая часть японского отряда и останутся в живых человека два-три, кто будет победителем?
— Те, кто остался в живых.
— Если остался один?
— Все равно.
— А если и его убили, тогда кто?
— Япония.
— А если японца, оставшегося в живых, возьмут в плен?
— Этого не может быть, — сказал живо Суэцугу.
— Ну, а если все-таки взяли в плен?
— Нет, не можно… Японец не можно взять в плен…
— Позвольте… ведь партизаны забирали в плен японцев?
— Нет.
— Но я знаю это.
— Это вам только кажется. Японцев не бывает пленных.
— Ну, знаете… — развёл руками Караев.
— Вам этого не понять! — с видом превосходства сказал Суэцугу и продолжал писать своё донесение.
Напоследок каратели прошлись по крестьянским дворам. Большинство польстилось на съестное. К сёдлам приторочили и в сумы напихали кур, гусей. По селу разнёсся поросячий визг: волочили за ноги живых поросят, вытащенных из свинарников.
В хатах, где хозяева не заперли дверей, казаки хватали что попадало на глаза — полушалки, сапоги. Один унёс балалайку и тренькал на ней пальцем. Другой стащил целую скрыньку, обитую жестяными полосами, скреплёнными медными гвоздями, и украшенную охровыми и суриковыми разводами.
Караев с перевязанной головой вышел из штаба. Кубанку он держал в руках: теперь она не налезала на голову. Сморщившись, он поглядел на мародёров, но ничего не сказал.
Суэцугу, сопровождавший ротмистра, удивлённо посмотрел на площадь, откуда доносилось подавленное кудахтанье и гоготанье. Потом глубокомысленно заметил:
— Военная добыча есть награда доблести воина.
Караев покосился на него. Ординарец подвёл лошадей. Ротмистр и поручик сели на коней.
Лебеду и Виталия вывели. Они щурились, выйдя на воздух. Увидев перевязанного Караева, Виталий не мог сдержать усмешки. Значит, пока они с Лебедой сидели взаперти, в селе что-то произошло. Караев из-под полузакрытых век посмотрел на Виталия. Вполголоса отдал какое-то приказание ординарцу и с небольшим эскортом уехал.
Ординарец передал приказание подхорунжему, и тот ускакал. Белые подошли к Лебеде и Виталию. Партизанам связали за спиной руки и накинули петлю на шею. Лебеда крякнул, а Виталий поёжился, почувствовав прикосновение верёвки. «Неужели тут и кончат?» — промелькнула у него мысль. Но у Караева были другие планы относительно захваченных в плен. Белые сели в седла, не выпуская верёвок из рук. Значит, поведут, но куда?
Какой-то молоденький казачок, не успевший ничего уворовать у крестьян, так как дежурил возле лошадей, заметил на ногах Виталия добрые ещё сапоги. Он кивнул головой и сказал Бонивуру:
— А ну, сымай… Чего зря топтать будешь.
Виталий сказал насмешливо:
— Что, служба, у белых даже сапог не выслужил? Плохо твоё дело.
Тот зло посмотрел на Виталия и передразнил:
— Не выслужил, не выслужил… С вами черта в ступе выслужишь!
— А чего же ты служишь? Ушёл бы… а то у тебя жизнь впереди. Молодому-то, поди, неохота умирать, когда красные поднажмут.
Казачок окрысился:
— А ты, думаешь, старым помрёшь? Не надейся! Караеву в лапы попал — он те жизнь-то укоротит.
К ним подошёл урядник Картавый.
— Что тут за разговоры?
— Сапоги, говорю, на ём ладные. Чтоб не пропали, снять надо.
Урядник наклонился, рассматривая сапоги. Большим пальцем провёл по коже: хороши.
— Сымай!
— Коли надо, снимай, — усмехнулся Виталий, — а то руки развяжи.
— Ну, это не выйдет, насчёт рук, — погрозил кулаком урядник. — Развяжи, пожалуй, так потом и не найдёшь.
— Вас же сотня, а я один, — сказал Виталий, надеясь, что руки, может быть, развяжут, а там будет видно.
Но урядник вместо ответа крикнул:
— Садись! — и, не дожидаясь, пока Бонивур сделает это, схватил его за ногу.
Виталий неловко упал, ударившись плечом о землю. Урядник схватил сапог за подошву и каблук, потянул на себя. Сапоги сидели плотно. Урядник покраснел от натуги, но упрямо тащил к себе. Рванул сапог и снял его, чуть не вывихнув Виталию ногу. Молодой протянул руку за сапогом. Картавый показал ему кукиш и, разувшись, стал натягивать сапог себе на ногу. Молодой сказал:
— Куда тебе, на твои тумбы! Ведь не налезут.
Урядник продолжал распяливать голенище. Оно с треском лопнуло по шву. Молодой сердито сказал:
— Ну, что я говорил, черт ты этакий!.. Зря только отнял.
Он схватился за второй сапог, но урядник, оттолкнув его, снял сам и клинком разрубил сапог пополам.
— На-кася выкуси…
Наблюдавшие за этой сценой расхохотались. Только бородатый Митрохин осуждающе покачал головой, с нескрываемой жалостью глядя на пропавшие сапоги.
— Эх-ма! Товар хорош был.
Обращаясь к нему за поддержкой, обескураженный казачок развёл руками:
— Видал? Эва, как он… Ни за что ни про что… А? — Плачущим голосом он укорял урядника. — Кобель, право слово, кобель! И сам не гам, и другому не дам! Ну, и зачем же ты их порубил, черт косой? Я бы их починил.
— А чтоб ты начальство уважал… вперёд бы не совался.
— Ну, ты, начальство, — шишка на ровном месте.
— Поговори у меня! — прикрикнул Картавый, гулко высморкался и ушёл.
Молодой в бешенстве погрозил ему вслед кулаком.
Бонивур с усмешкой смотрел на все происходящее. Лебеда пошевелился.
— Христопродавцы… Одно слово, мародёры. Сапоги, сапоги! Мало не передрались из-за обуток, а о хозяине и не вспомнили, гады… — сказал он громко.
Митрохин ответил ему:
— Вспомним, не обрадуешься!..
Он хрипло откашлялся и отошёл к коновязи. Лебеда сплюнул в его сторону. Тихо, только для Бонивура, добавил:
— Не знай, что тут было, пока мы в чулане сидели. Главную-то собаку кто-то благословил… Видал, башка перевязана? Теперь такое дело: надо бы нашим дать знать, что и как. Тут, пока эти лаялись, я с мальчонкой Верхотуровым перемигнулся.
— Ну? — оживился Виталий.
— Только боится он подходить. Все за избой хоронится. Тоже отметину получил… Голова перевязана, левого глаза и не видать. Не знаю, что придумать.