— Ничего не понимаю, — удивилась Клемантина. — Как же так: вчера вы говорили, что это превосходная идея, а сегодня уверяете, что она никуда не годится.
— Я и сейчас считаю, что вы изобрели самое надежное укрытие для детей. Однако есть другая сторона дела, о которой вы не подумали, — сказал Жакмор.
— Какая же?
— Нужно ли им вообще укрытие?
Клемантина пожала плечами:
— Разумеется, нужно. Я целыми днями умираю от беспокойства, все думаю, как бы с ними чего не случилось.
— Употребление сослагательного наклонения, — заметил Жакмор, — чаще всего — свидетельство нашего бессилия… или наших амбиций.
— Бросьте вы свои дурацкие разглагольствования. Будьте хоть раз нормальным человеком.
— Послушайте меня, — настаивал Жакмор, — не делайте этого, очень вас прошу.
— Но почему? — допытывалась Клемантина. — Объясните почему?!
— Вы не поймете… — прошептал Жакмор.
Выдать их тайну он не посмел. Пусть хоть это им останется.
— По-моему, мне виднее, чем кому бы то ни было, что им нужно, а что нет.
— Нет. Им самим виднее.
— Ерунда, — отрезала Клемантина. — Они каждую минуту подвергаются опасности, как и любые другие дети.
— У них есть такие средства защиты, каких нет у вас.
— В конце концов, вы не любите их так, как люблю я, и не можете понять, что я чувствую.
Жакмор замялся.
— Это естественно, — сказал он наконец. — Я и не могу их так любить.
— Только мать поймет меня, — сказала Клемантина.
— Но птицы в клетках умирают.
— Ничего подобного. Отлично живут. Более того, только так им можно обеспечить все условия.
— Что ж, — сказал Жакмор. — Видно, ничего не поделаешь. — Он встал. — Мне остается только попрощаться с вами. Возможно, мы больше не увидимся.
— Когда дети пообвыкнутся, — сказала Клемантина, — я, может быть, смогу изредка наведываться в деревню. Решительно не понимаю, что вы имеете против моего плана, раз сами собираетесь практически так же запереться.
— Да, но я запираю себя, а не других.
— Я и мои дети — одно целое, — сказала Клемантина. — Ведь я так люблю их!
— У вас странные взгляды на жизнь, — заметил Жакмор.
— По-моему, это у вас странные взгляды. А у меня нормальные. Для меня жизнь — это дети.
— Не совсем так. Скорее, вы хотели бы сами заменить им всю жизнь. То есть уничтожить все вокруг.
Он вышел из комнаты. Клемантина смотрела ему вслед. «Какой у него несчастный вид, — думала она, — должно быть, ему не хватало материнской заботы».
15 маюля
Три желтые луны, по штуке на брата, смотрели в окно и строили им рожи. Мальчуганы, в ночных рубашках, забрались все втроем в постель Ситроена, откуда было лучше видно. Около кровати три ручных медведя водили хоровод и тихонько, чтобы не разбудить Клемантину, пели рачью колыбельную. Ситроен сидел посередине, между Ноэлем и Жоэлем, и напряженно думал. Он что-то прятал в сжатых ладонях.
— Я ищу слово, — сказал он братьям. — Слово, которое начинается с… — И перебил сам себя: — Ага! Нашел!
Он, не разнимая, поднес руки ко рту и что-то прошептал. А потом выложил на одеяло то, что зажимал в ладонях. Это оказался маленький кузнечик белого цвета.
Тут же подбежали и взгромоздились рядышком три медведя.
— Подвиньтесь, — сказал Жоэль, — ничего не видно.
Медведи отодвинулись к задней спинке кровати. А кузнечик поклонился и принялся выделывать акробатические номера. Дети бурно восторгались.
Однако кузнечик скоро утомился, послал зрителям воздушный поцелуй, высоко подскочил и не вернулся.
Никто этому особенно не огорчился. Ситроен, подняв палец, важно произнес:
— Я еще кое-что знаю! Если найдешь в звериной шерсти блоху, надо, чтоб она тебя куснула три раза.
— И что тогда? — спросил Ноэль.
— Тогда, — ответил Ситроен, — станешь маленьким-маленьким.
— Таким, чтоб пролезать под двери?
— Запросто. Можешь сам стать величиной с блоху.
Медведям тоже стало интересно, они подошли поближе и в один голос спросили:
— А если произнесешь волшебные слова задом-наперед, то станешь большим-большим?
— Нет, — сказал Ситроен. — Да вы и так ничего себе. Если хотите, я могу сделать так, чтобы у вас выросли обезьяньи хвосты.
— Нет уж, спасибо! — сказал медведь Жоэля.
Медведь Ноэля тоже отказался наотрез. Третий был не столь категоричен и обещал подумать.
Ноэль зевнул.
— Я хочу спать, — сказал он. — И иду в свою постель.
— Я тоже, — сказал Жоэль.
Через пару минут оба уже спали. А Ситроен, оставшись один, глядел на растопыренные пальцы и щурился. Когда он мигал определенным образом, на руках отрастали два лишних пальца. Надо будет завтра научить братцев.