— А где вторая хата от церквушки находится, в которой Покрышкин остановился? Ваша-то, получается, первая!
— Не сохранилась она. Развалины только от нее остались.
— Хозяев ее помните?
— Как не помнить? Глава семьи работал директором МТС. Семья, как догадываетесь, богаче нашей была. С постельным бельем, например, проблем не имела. Ну а хозяйка, Мария Семик — моя родственница.
— К вам тоже постояльцев определили?
— Квартировалась у нас повариха Аня. Она со временем меня и определила в столовую, где летчики обедали, — это рядом с церковью.
— Повезло, выходит, вам с квартиранткой!
— Пожалела она меня просто! Я ж поначалу, вместе с черниговскими девчонками, аэродром строила. До того тяжело было — руки опухали!
— Что значит — строила?
— То и значит, что молоточками гранит били, завезенный из карьера ближайшего, которым потом взлетную полосу засыпали. Зимой же снег убирали на аэродроме. А я в ботинках — ноги мокрые постоянно! И однажды отказалась в машину залезать — чтобы снег там принимать. Сержант на меня руками как замашет, матами как покроет с ног до головы. «Дождались наших, — размышляю сквозь слезы. — Мы же на вас чуть не молились! Всю живность вошедшим в село войскам отдали, которую от немцев сберегли. А работали как — врагу не пожелаешь такого». Набралась я смелости и заявляю сержанту: «Дурак ты!» И уходить намерилась. Он же, слышу, зовет солдата: арестовать ее и в штаб доставить. «Зачем мне тот штаб? — Не унимаюсь я. — Сама дорогу знаю» И ушла. Сколько шла, столько и плакала.
— Вам тогда было…
— Семнадцать лет! По составленным немцами спискам, 16 сентября 43-го, кстати, меня — с моими одногодками, конечно, должны были в Германию угнать. А 16-го наши в село вошли. И удивлялись попервости: почему вы нас так называете — наши? Обычно говорят — русские! Ну, а кем они были нам, освободители-то наши? Родными людьми! Так мы их воспринимали.
*
А что же дважды Герой? Как он об освобожденной от фашистов Черниговке отзывался? Давайте выслушаем Александра Ивановича: «Вечером у меня собрались друзья — отметить праздник [Новый, 44-й год]. Веселья за нашим холостяцким столом, правда, было немного. Вся обстановка скорее напоминала прощальный ужин. Ведь в ближайшие дни многие из нас должны были покинуть Черниговку… я — по своим личным делам: за Марией, под Днепропетровск… И все-таки это был праздник! Спокойное звездное небо над селом, огоньки в окнах домов, песни, оглашавшие улицу, на какое-то время вытеснили войну из нашего сознания. Вокруг хозяйничала жизнь, а не смерть».
За любимой, за медсестричкой Марией, Покрышкин вылетел в первые дни 1944 года по личному разрешению командарма на его личном самолете. Возвращения их ждали: «Когда мы приземлились на аэродроме в Черниговке, летчики окружили нас:
— Мы издалека угадали, что это свадебный самолет.
С аэродрома мы всей компанией поехали ко мне на квартиру. Хозяйка дома, предупрежденная моими друзьями, приготовила свадебный ужин.
Через некоторое время я, потеряв надежду оказаться в городе, зарегистрировал свой брак с Марией в сельском совете Черниговки».
*
Еще где-то дальше в записях Александра Ивановича появятся размышления вполголоса, как бы я их охарактеризовал, — предназначенные для неспешного, вдумчивого прочтения: «Мы начинали в своей жизни что-то новое, наше. В дни войны это было чем-то большим, чем просто любовь и просто женитьба. Суровое время, война, бои щадили нас, а мы, разделенные фронтами, щадили наше чувство, берегли его. Теперь мы имели право на свое счастье».
Вот какую роль Черниговка сыграла в судьбе будущего маршала авиации! «Благодарю Всевышнего, — напишет после его смерти Мария Кузьминична, — что он нам послал эти чувства, которые мы пронесли незапятнанными через всю жизнь!»
— Очень скромно вела себя Мария Кузьминична, — продолжает свой рассказ бабушка Катерина. — Если приходили к Александру Ивановичу по службе, звала его: «Саша, к тебе». И уходила, чтобы не мешать. «Если бы у меня такая жена была!» — не раз слышала я восторженные отзывы о ней летчиков.
— Вы бывали у них?
— Изредка, когда уже официанткой работала. Покрышкин ведь почти не ходил в столовую. Завтраки-обеды ему домой носили. Вот и мне однажды поручили к нему отправиться. А у меня в кармашке фартука несколько кусочков сахара сберегалось — для сестрички и братика. Ну и забежала я домой — по пути же! И банку с молоком, предназначавшуюся для Покрышкина, поставила на стол. Рядом с нашей банкой. А потом ее, нашу банку, и захватила, когда убегала. Зашла к Покрышкину и от растерянности, не поздоровавшись, говорю: «Извините, что хлеб серый. Белый в обед будет». Покрышкин — он в простом лыжном костюме был, тоже, наверное, смутился, а потом повеселел и заявляет: «Ничего, девочка, мы с Марией Кузьминичной по килограмму серого съедаем». Ну а я, вновь заскочив домой, обнаружила на столе молоко Александра Ивановича. И переживать, и плакать! Думала, накажут за подмену.