— У нас много общего. Пресвятая Мать морей, мы как-нибудь найдем выход. Держись меня и не сдавайся.
Над люком нависла тень, и король Скорбь что-то крикнул в трюм. Надсмотрщик прекратил барабанить, чтобы расслышать слова короля.
— Вы повержены. Вы — рабы. Вы служите норукайцам. Ваши жизни принадлежат нам, и мы можем забрать их, когда захотим, если вы не будете работать.
Закованные в цепи люди ссутулились на скамьях. Бэннон молчал, хотя вспышка гнева заставила его покраснеть. Эрик попытался подавить рыдания. Бэннону хотелось утешить его, но он мог предложить только пустую надежду и свой оптимизм. Себя же он успокоил обещанием, что убьет столько норукайцев, сколько сможет.
Боско поднял ковш чистой воды из стоявшего рядом деревянного ведра и отхлебнул, глядя на пленников, жадно смотревших на влагу. Без малейшего смущения он громко выпустил газы.
Скорбь свирепо посмотрел на надсмотрщика с верхней палубы.
— Почему ты перестал бить в барабан? Продолжаем движение.
Боско забил ритм быстрее прежнего.
После того как Скорбь отошел от люка, паучья фигура заглянула в вонючий трюм и стала спускаться по деревянной лестнице. Мелок прошмыгнул вниз, зашлепав босыми ногами по лужам.
— Гребем, гребем, гребем! Мы вниз по реке идем! Вы все будете скорбеть! — Он резко остановился, увидев прикованного к скамье Бэннона. Он засеменил к нему, чтобы поиздеваться, хотя ему самому это казалось беседой. — Ты любишь грести? Тогда живее!
— Я ненавижу грести, — сказал Бэннон, а затем подумал о Яне, а также о семье Эрика, и обо всех жертвах, которые налетчики оставили после себя. — Я ненавижу норукайцев. Понимаешь почему?
С серьезным лицом Мелок склонил голову на костлявой шее.
— Некоторые норукайцы не очень милы.
Эрик отпрянул от тощего альбиноса, но внимание Мелка было приковано к Бэннону. Он сел на край соседней скамейки, ерзая, чтобы устроиться удобнее, будто это был обычный день в парке, и они были двумя друзьями, ведущими приятную беседу.
— Я хочу, чтобы все норукайцы сдохли, — сказал Бэннон.
— Даже я? — спросил Мелок. — Я твой друг.
— Друг? — Бэннон перестал грести. — Я прикован здесь как раб.
— Я угощаю тебя рыбкой, — сказал Мелок.
— Ты даешь мне рыбьи кишки.
— Влажные и нежные кишочки. — Он облизнул губы. — Они хороши! Я это ем.
— Оставь меня в покое. — Бэннон принялся грести, потому что это было лучше, чем слушать насмешки альбиноса.
Эрик застонал и шмыгнул носом.
Мелок нахмурился, словно его обидели:
— Если не нравятся рыбьи кишки, я отдам твою порцию ему, — он с негодованием посмотрел на нового пленника.
От этой мысли Эрик застонал еще сильнее.
— Почему все время пристаешь ко мне? — спросил Бэннон, гадая, можно ли считать Мелка неким странным союзником. — Ты не видишь, как жесток король Скорбь, как жестоки вы все, какую боль причиняете.
Эрик нашел в себе мужество повторить слова Бэннона:
— Я ненавижу вас всех.
Остальные рабы тоже что-то пробормотали. Все они слушали.
Мелок был удивлен и заинтригован, как будто он и впрямь об этом раньше не задумывался.
— Почему? Почему вы ненавидите? — Судя по выражению лица альбиноса, он ждал ответа.
— Ты и правда не знаешь? — поразился Бэннон. — Ты не видишь, какие ужасные вещи вы творите?
— Ужасные? Мы — норукайцы. Мы созданы для этого, — он почесал обезображенную шрамами грудь. — Ты бы хотел, чтобы мы были другими?
— Да! — Бэннон не был уверен, что сможет достучаться до этого чудака. — Норукайцы пытались схватить меня, когда я был мальчишкой, но я убежал. Вместо меня они забрали моего друга Яна и продали его Ильдакару в качестве раба для боевой арены. Он провел всю свою жизнь, подвергаясь истязаниям и тренировкам.
— Ах, чемпион, — сказал Мелок.
— Раб!
— Если его схватили, почему ты его жалеешь? — недоумевал шаман. — Это значит, что он был слаб. Если он сражался на боевой арене, у него, должно быть, была славная жизнь. Я знаю об Ильдакаре. Да, да, Ильдакар! Теперь он исчез. — Альбинос нахмурился, оттопырив неровную нижнюю губу. — А чего ожидал твой друг?
— Ян ожидал нормальной жизни!
— Нормальной? — Мелок почесал растрепанные белые волосы. — Разве может быть жизнь лучше, чем у чемпиона? Возможно, вместо этого он мог бы стать норукайским воином. Была бы такая жизнь лучше?
— Нет! Он мог бы жить на острове Кирия. Он мог бы жениться, завести детей и жить в хорошем доме. — Бэннон вздохнул, горюя по утраченным надеждам своего друга.